Лже-Нерон. Иеффай и его дочь [сборник Литрес]

Поначалу Иеффай не поддавался песне. Он не хотел, чтобы его одурманили красивыми словами, тем более – прославляющими Ефрем, он не хотел, чтобы воинственный угар заглушил в нем голос рассудка. Но он видел, что творится с его девочкой, с его Иаалой: в нее вселился дух Ягве, она была одержима Богом, ее голосом Бог взывал к нему, Иеффаю. Бурный, неудержимый поток нежности захлестнул его душу, и он слился воедино со своей дочерью, став с ней одним существом.

А певец все пел, он пел о том, как Иаиль убивает Сисару колом от шатра. Иаиль и Иаала, дикая коза и газель, близкие родственницы. Иаала мягче, голос ее мелодичнее, но суть у обеих та же. Иеффай чувствовал, как глохнет в нем голос холодного рассудка, как в мозгу роятся, сменяя друг друга, смутные и тревожные мысли. Разве Иаиль и Иаала – одно и то же? Он ужаснулся. Разве Иаала может вонзить острый кол в висок Меше?

А певец все пел, теперь уже о другом. Смутные мысли рассеялись, и Иеффай, как и все, отдался наслаждению воинственной песней. Всей душой прочувствовал он жестокую радость битвы, сам наносил удары направо и налево и косил врагов, ощущая себя Гедеоном, воителем Господа, его рукой и мечом. И в этот миг он явственно услышал голос Ягве, взывающий к нему: «Бей их, бей! Я благословляю твой меч!»

«Веди нас на Аммон, Иеффай!» – гремело вокруг. Он стоял в гуще вопящих людей, слегка набычившись, и растерянно улыбался, открывая в улыбке два ряда белоснежных зубов. В душе у него пело: «Вы говорите то, чего я жажду всем сердцем». Он был очень одинок в последнее время, ему не с кем было поделиться тревогами и сомнениями, он испытывал холод этого одиночества; и вот теперь он вновь слился со своим отрядом и своим народом. Он был и восхищен искусством певца, и благодарен ему: тот выразил чувства, наполнявшие его собственное сердце.

Однако ночью здравый рассудок и сомнения вновь вернулись к нему. Выбор все еще оставался за ним, он не хотел поддаваться порыву – порыв может быть обманчив. Разве пристало ему вторить наглым насмешкам, коими осыпал его певец из Ефрема? Не таков Иеффай, чтобы его одурачили с помощью лиры и старинной песни. «Разве мы все не евреи?» – услышал он вдруг умный и дружелюбный голос царя Нахаша и почувствовал, что царь этот близок ему как брат, ближе, чем сводные братья.

Но потом в нем вновь зазвучали слова песни и общий крик: «Веди нас на Аммон, Иеффай!» Сон бежал его. В нем звучали попеременно то слова песни и этот крик, то трезвый и ясный голос разума.

На следующее утро он подарил певцу Иашару красивый кубок и одеяло и сказал:

– А теперь уходи из моего дома, да побыстрее. Ты – великий певец, и твоя песня задела меня за живое. Но ты пел о позоре моего народа. И если еще задержишься здесь, я так ударю тебя, что борода твоя станет красной от крови.

3

Авиям лежал на циновке в темном, душном и сыром доме Ягве. После утомительного пути он чувствовал себя больным и разбитым и хмуро предоставил себя почтительным заботам Самегара.

Вновь и вновь обдумывал он результаты своей поездки. Он ожидал, что встретит сопротивление, но не мог предвидеть, что Иеффай будет так нагло держаться за кощунственный союз с Аммоном. И лишь святотатственные речи этого человека заставили его решиться самому пойти на поклон к ефремлянам.

Чем дольше он думал, тем более тяжким казался ему этот план. Молить о помощи первосвященника города Шилом, высокомерного Елеада, своего заклятого врага! Ведь священники в Шиломе – а с ними, к сожалению, и весь западный Израиль – смеялись над его, Авияма, святыней. Они не признавали здешнюю скинию Ягве и бахвалились, что подлинный Ковчег Завета находится у них – тот самый, который сопровождал детей Израиля в их странствиях по степи и пустыне. На самом деле ларец в Шиломе был поддельный, а подлинный, принадлежавший роду Иосифа, находился в Массифе, у Авияма. И теперь хранителю этого Ковчега приходится идти на поклон в Шилом!

Время торопило. Авиям был вынужден немедленно тронуться в путь. Если он хотел помешать Иеффаю возобновить опасный союз с Аммоном, Авиям должен был еще до наступления зимы обеспечить ему помощь Ефрема. Однако он чувствовал, что на второе тяжкое путешествие сил у него не хватит. Придется поручить столь щекотливое дело кому-то другому. Кому он мог доверять, кто годился на роль гонца? Им должен быть человек уважаемый и безгранично преданный ему лично. Выбор Авияма пал на бывшего судью, сына судьи Галаада, образованного, простодушного и ревностно верующего Самегара.

Авиям заставил Самегара выучить наизусть текст послания. Велел обрисовать первосвященнику Шилома тяжкое положение Галаада, но помощи не просить. Главную часть послания – просьбу выставить в помощь Галааду ополчение – Авиям хотел изложить сам. Он взял глиняную таблицу и стал писать. Он обращался к Елеаду как священник к священнику, откровенно признавался в трудностях, вызванных своеволием Иеффая, и просил у мудрого своего брата совета и помощи. Дряхлой рукой Авиям медленно наносил на таблицу знаки, потом перечел написанное, вздохнул, дрожащими пальцами свернул трубочкой и запечатал.