М. А. Бакунин

Драгомановъ замчательно удачно выбралъ свой эпиграфъ къ біографіи Бакунина — изъ письма Блинскаго, отъ 7 ноября 1842 года: «Мишель во многомъ виноватъ и гршенъ, но въ немъ есть нчто, что перевшиваетъ вс его недостатки, — это вчно движущееся начало, лежащее въ глубин его духа». Нельзя было лучше угадать Бакунина, чмъ угадалъ Блинскій. Бакунинъ въ теченіе всей своей жизни не зналъ минуты застоя. Онъ, въ буквальномъ смысл слова, не имлъ времени стариться и умеръ шестидесятилтнимъ юношею, стоя далеко впереди не только своихъ ровесниковъ, но и многихъ преемниковъ, — «гражданиномъ грядущихъ поколній». Растерявъ зубы въ шлиссельбургской цынг, измученный крпостями и Сибирью, явился онъ, посл девятилтняго погребенія заживо, въ Лондонъ къ Герцену и Огареву и, въ революціонномъ ихъ тріо, оказался наиболе юнымъ, всего ближе и понятливе къ молодежи революціоннаго вка. Замчательно въ этомъ отношеніи письмо Бакунина къ Герцену въ 1867 году, съ о. Искіи, о брошюр Серно-Соловьевича, «Unsere Angelegenheiten», которая очень оскорбила Александра Ивановича и толкнула его къ рзкому и брюзжащему обобщенію, по Серно-Соловьевичу, всей революціонной молодежи. По глубин мысли и чувства современности, по ясности самоопредленія въ дйствительности и провиднія въ наступающее поколніе, простодушная «Большая Лиза» оказалась гораздо сильне на этотъ разъ, чмъ геніально-остроумный и несравненно изящный въ анализ текущихъ явленій знаменитый ея товарищъ. Никто изъ русскихъ дятелей не умлъ такъ свжо донести до могилы свою молодость, какъ Бакунинъ, никто не умлъ такъ тонко, глубоко и вровень съ собою понимать молодежь (опять вспоминаю Дебогорія Мокріевича). А отсюда слдуетъ и объясняется и тотъ фактъ, что никто не умлъ и сильне дйствовать на молодежь, захватывая ее подъ свое обаяніе равенствомъ старшаго, товариществовать съ нею, «приходя въ ея среду, какъ primus inter pares. „Другъ мой! — вырывается у Бакунина трогательное обращеніе къ Огареву въ письм 1869 года, — мы старики, поэтому мы должны быть умны: у насъ нтъ боле юношескаго обаянія. Но зато есть умъ, есть опытъ, есть знаніе людей. Все это мы должны употреблять на служеніе длу“. Какую мощную роль и силу выдлялъ Бакунинъ на долю „юношескаго обаянія“, это лучше всего показываетъ его готовность отойти на второй планъ революціи и стать въ подчиненныя отношенія, какъ скоро на сцену выступилъ энергичнымъ демономъ вка С. Г. Нечаевъ. Бакунина часто упрекали неразборчивостью въ людяхъ. Однако, умлъ же онъ классифицировать свои симпатіи настолько, чтобы возложить на лоно свое молодую дятельную силу, какъ Нечаевъ, но боле чмъ холодно, съ яркою враждебностью встртить „бабьяго пророка“, какъ звалъ онъ Утина. Къ послднему относится врядъ ли не самое суровое изъ всхъ словъ Бакунина, сказанныхъ по адресу младшихъ его двигателей революціи. „Утина надо непремнно уничтожить. Онъ самолюбиво злостно мшается во все и, сколько можетъ, мшаетъ всему. A y него есть деньги и бабы“. Бакунинъ — одинъ изъ немногихъ историческихъ талантовъ Россіи, умвшихъ до сдыхъ волосъ сохраниться отъ надменнаго общественнаго предразсудка, что „яйца курицу не учатъ“, отравившаго своимъ ядомъ послдніе годы даже такихъ свтлыхъ умовъ, какъ Герценъ и Тургеневъ, не говоря уже о сопряженныхъ съ ними dii minores. Напротивъ, чмъ старше становился Бакунинъ, тмъ моложе общество его окружало, тмъ юне была его публика и товарищество. Послднее десятилтіе своей жизни Бакунинъ возится почти исключительно съ юнцами, уча ихъ революціи словомъ, дломъ, статьями, прокламаціями, рчами, сочиняя кодексы и уставы новыхъ организацій, слагая международные союзы, партіи, фракціи, конспираціи. Этотъ громадный и знаменитый человкъ никогда не гнался за престижемъ „старшаго“ и даже съ гимназистами держалъ себя такъ. будто онъ имъ ровня. Вотъ членъ бакунинскаго символа вры, которымъ старикъ, на 56-мъ году жизни, выразилъ свои взгляды на то, какъ старое старится, а молодое растетъ. „Наша цль съ тобою — революція. Зачмъ спрашиваешь, увидимъ ли мы ее или не увидимъ. Этого никто изъ насъ не отгадаетъ. Да вдь если и увидимъ, Огаревъ, намъ съ тобою немного будетъ личнаго утшенія, — другіе люди, новые, сильные, молодые, — разумется не Утины, — сотрутъ насъ съ лица земли, сдлавъ насъ безполезными. Ну, мы и отдадимъ имъ тогда книги въ руки. Пусть себ длаютъ, а мы ляжемъ и заснемъ молодецкимъ сномъ непробудимымъ“. Бакунинъ былъ великій мастеръ забывать прошлое: воистину онъ „оставлялъ мертвымъ хоронить своихъ мертвецовъ“. Именно такъ почти дословно и заключилъ Бакунинъ свою мастерскую, хотя страшно суровую, характеристику Грановскаго, въ плутарховой параллели съ Н. В. Станкевичемъ и далеко не къ выгод перваго. „Передъ гигантомъ Станкевичемъ Грановскій былъ изящный маленькій человкъ, не боле. Я всегда чувствовалъ его тсноту и никогда не чувствовалъ къ нему симпатіи. Письма его насчетъ Герцена столько же глупы, сколько отвратительны. Похороните его, друзья: онъ васъ не стоитъ. Будетъ одною пустою тнью въ памяти мене“. Довольно равнодушный не только къ мертвецамъ, но и къ людямъ настоящаго, интереснымъ ему лишь постольку, поскольку они ему годились, какъ политическія орудія, Бакунинъ любилъ жить исключительно съ людьми того будущаго, на которое онъ работалъ самъ и училъ работать свою „деклассированную молодежь“. Съ своей стороны молодежь крпко любила своего вчно юнаго дда и не выдала его памяти даже Герцену, чей очеркъ „М. А. Бакунинъ и польское дло“, при всемъ остроуміи и врности многихъ характеристическихъ чертъ, страдаетъ высокомріемъ тона и близорукимъ непониманіемъ европейской роли Бакунина. Герценъ — незабвенно великое имя русской революціи: въ ней его значеніе, по крайней мр, непосредственное, было гораздо выше и дйствительне бакунинскаго; но Бакунинъ принадлежитъ революціи не столько русской, сколько международно-европейской. — Ты только русскій, а я интернаціоналъ! — съ гордостью пишетъ онъ Огареву по поводу неудачной коммунистической революціи въ Ліон, мало того затронувшей. Въ этомъ, европейскомъ своемъ значеніи, Бакунинъ, конечно, фигура несравненно боле крупная и, такъ сказать, боле историческая, чмъ А. И. Герценъ, хотя и превосходившій его и талантами, и литературною удачею. „Будущіе историки революціоннаго дла въ Россіи и Испаніи, въ Швеціи и Италіи, во Франціи, Германіи и Польш найдутъ руку Бакунина повсюду. Не даромъ боле свдущіе реакціонеры называли его „Старцемъ Горы“, котораго воля въ одно время совершалась въ Кордов и Бактр“.