Магазинчик бесценных вещей

– Это Аделаида, Анджелина, Присцилла и… Арья, – по очереди представляю их я. – Мы работали в команде.

– В настоящее время магазин продается, – вступает Аделаида. – Его выкупило одно агентство недвижимости, которое не имеет к этому району никакого отношения. Оно хочет продать его тому, кто больше предложит, и им неважно, будут здесь игровые автоматы, очередной фастфуд или салон сотовой связи…

– М-м-м, понимаю, – с сожалением отвечает Маргарет. – В Лондоне история та же. Город разрастается, люди вынуждены жить все дальше и дальше от центра, улицы наводняют бездушные заведения…

Я не ожидала, что такая богатая женщина окажется столь отзывчивой, но, полагаю, это у нее от матери. Маргарет поднимает с полки хрупкий стеклянный колокольчик, рассматривает его и кладет обратно.

– Дороти вложила в это место всю свою душу, – говорю я шепотом.

Я хочу сказать что-то впечатляющее, эффектное, но ничего не приходит в голову. Чувствую, что Маргарет отстраняется. Аделаида приглашает ее пройти в некое подобие гостиной, которое мы организовали. Ей – диванчик, а нам – несколько кресел вокруг журнального столика. В центре столика торт Анджелины и дымящийся чайник с фарфоровыми чашечками из английского сервиза.

Когда мы все рассаживаемся, в воздухе повисает неловкое молчание. Похоже, Маргарет неудобно на диване, он под ней слегка проваливается: опираясь на трость, она пытается держать ровную осанку. Аделаида сидит на краешке кресла, наклонив ноги в сторону, как принцесса Кейт. Арья устроилась у мамы на коленках и вытянулась вперед, чтобы не упустить из беседы ни слова. Присцилла стоит в сторонке, не выдавая никаких эмоций, – видимо, это профессиональная деформация.

Я разливаю чай по чашкам, изо всех сил стараясь контролировать дрожь в руках, и вспоминаю о Дороти, которая делала то же самое в день, когда я с ней познакомилась. Атмосфера тогда, разумеется, была куда более непринужденная, но и так тоже ничего.

– Ваша мать часто угощала чаем своих покупателей, – начинаю я, прочистив горло. – Как-то раз она угостила и меня.

– Моя мать?

– Дороти, – уточняю я, протягивая ей кусочек торта на блюдце.

Маргарет ставит блюдце на стол. Обводит нас недоумевающим взглядом.

– Но я не ее дочь.

– Как так?! – Аделаида ошеломленно на нее смотрит, забыв перевести то, что все мы и так уже поняли.

– У Дороти не было детей, – продолжает Маргарет, в растерянности глядя на нас.

Мы застыли в своих креслах, словно статуи.

– Перед самой Первой мировой войной Дороти вышла замуж за брата моей матери, Люка Фримана. Род у нас древний, уважаемый, и мать дяди Люка, моя бабушка по материнской линии, брак этот не одобрила: Дороти была из разорившейся дворянской семьи. Но настоящая проблема всплыла, когда выяснилось, что она не может иметь детей. Дороти очень хотела дочку, и не только из-за того, что все требовали от нее продолжения рода. После долгих лет безуспешных попыток мой дядя ушел от нее к другой женщине, которой уже успел заделать ребенка. Вот такая несправедливость: в то время мужчинам прощалось все, а женщинам – ничего.

Мне вспоминаются строчки из письма Дороти, где она рассказывала о своем бегстве, и в свете этого откровения они приобретают новый оттенок.

– Я не помню, когда уехала тетя Дороти: я тогда была слишком маленькой. Она, по сути, меня никогда и не знала. До нас периодически доходили слухи, что она разорена, что у нее никого нет, что она так и не смогла устроиться в жизни… и наконец, что она открыла комиссионку на окраине то ли Рима, то ли Милана.

Ни у кого из нас нет сил ни отвечать что-либо, ни выражать досаду. Мы ставим на стол свои чашки, утратив всякое желание пить чай.

– Когда мне сообщили, что она завещала мне этот магазинчик на юге Милана, я не захотела его принимать. Решила, что на нем наверняка висит куча долгов, и вообще неизвестно, какие там могут быть подводные камни. Вот почему я отказалась, даже не посмотрев на него, не разузнав о нем и вообще не особенно об этом задумываясь. Конечно, теперь, когда я сюда приехала, я вижу, что это чудеснейшее место, обустроенное энергичной, горящей своим делом женщиной. – Она улыбается нам. – Я очень тронута, что обитель моей тети вам так дорога. Что вы хотите спасти ее любой ценой. Я очень тронута, что вы мне позвонили.

Я смотрю на Анджелину, Аделаиду, Арью и Присциллу, которые, выпрямившись, сидят на обшитых парчой креслах. Перед ними стоят изящные чашки, над которыми еще поднимается пар, блюдца, на которых лежат нетронутые кусочки торта, и мне поневоле становится стыдно за нашу наивность.

Маргарет отпивает из чашечки глоток чая, хотя видно, что делает она это нехотя, и вдруг спрашивает:

– А у вас не найдется капельки виски для вкуса?

– Сбегаю в «Ничто», принесу! – восклицает Анджелина, мгновенно вскочив на ноги.