Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Обмен письмами между московским приказом и местными властями отражает прагматичную озабоченность злоупотреблением пытками, когда они применялись для давления на свидетелей или вырывания ложных признаний. Показания, данные под пытками, впоследствии нередко брались обратно: подсудимые объясняли, что они говорили неправду, рассчитывая прекратить невыносимую боль и избежать дальнейших мучений. Вот что произошло со знакомой нам Марфицей, обвиненной в насылании порчи на мужа и его родственников: «Да Марьфица ж на дыбу в другой раз подымана и к огню привожена и поднята а в роспросе своем сказала те ж речи что не знаю де ничево и не ведаю, а хотя истину де я на себя говорит напрасно не утерпя пытки и тем де я себя стану клепать»[451]. В 1629 году, расследуя дело о колдовстве, арзамасский воевода приказал подвергнуть пытке крестьянина Максимку, выполняя приказ государя; в ходе этого вскрылись некоторые из многочисленных минусов применения пытки с целью установить истину. Максимко, «не истерпя пытки», назвал имена пятерых других крестьян, будто бы занимавшихся колдовством вместе с ним. Двое из них сбежали, «устрашась пытки», остальные же сопротивлялись давлению, призванному побудить их признать свою вину: «А мордвин Веткаско на пытке замучен до смерти, а на себя и на монастырских крестьян на пытке не говорил, и Андрюшка пытан же и на себя и на монастырских крестьян не говорил же» [Новомбергский 1906, № 4:19]. Эти крестьяне проявили примечательную стойкость перед лицом невообразимой боли. Европейские законники знали о том, что отдельные нарушители закона могут успешно сопротивляться пытке, и были обеспокоены этим. Некоторые осуждали эту практику с прагматических позиций: самые закоренелые преступники окажутся выносливее остальных или же будут чаще других лгать, желая прекратить мучения, и это воспрепятствует поискам истины, предположительно оправдывавшим жестокость дознавателей. Западных демонологов тревожило то обстоятельство, что дьявол может защищать своих приспешников, сообщая им нечувствительность к боли, и европейские суды приказывали обыскивать подозреваемых, рассчитывая найти соответствующие амулеты или обереги. Следуя этой же логике, хотя и без какой-либо связи с дьявольскими силами, обитатели Московского государства носили с собой «заговоры от пытки»[452].

Российские власти осознавали риск того, что злоумышленники, с помощью магических талисманов или без них, могут отмалчиваться или намеренно говорить ложь, даже страдая в пыточной камере. Во время одного из многих сеансов пытки известный нам Гарасимко – ему пришлось пройти через дыбу, мехи, пытку водой и огнем – решил отплатить Юшке Шестакову, своему обвинителю, заявив, что тот занимается колдовством. Тот запротестовал: «Твои государевы указ и Уложения, самые достойные, извещают тебе государю на воров <…> и воры с пыток на них говорят по недружбе и по твоему государеву указу их оговорам верить не велено»[453]. Царь, в соответствии с законом, отверг обвинение против Юшки, по той причине, что Гарасимко выдвинул его под пыткой. Эта логика следования закону, если придерживаться ее до конца, ставила под сомнение основы «дознавательной пытки».

Жители Московского государства понимали, что люди могут лгать и лгут, испытывая мучительную боль, и чтобы избежать таких обстоятельств, были приняты особые законодательные положения. Почему же суды продолжали применять пытку для установления истины? Это противоречие, как, впрочем, и любое другое, связанное с пытками, по-прежнему остается актуальным. После террористических атак 11 сентября 2001 года, несмотря на всеобщее неприятие физического насилия, убеждение в том, что признание можно вырвать с помощью боли, вновь получило широкое распространение и служит в глазах некоторых оправданием для применения пыток в чрезвычайных обстоятельствах [Mayer 2005; Miller 2011][454]. Как это ни ужасно, проблема остается той же самой, но подобные параллели порой препятствуют выяснению того, как в совершенно различных обществах приходят к одним и тем же умозаключениям.

Правда и мучения: логика пыток

Если можно согласиться – в той или иной мере – с тем, что суды видели в дознавательной пытке средство выяснения истины, мы то должны попытаться выявить логику, позволявшую связать физическую боль с правдивым признанием. Почему человек, подвергнутый мучениям, по необходимости будет более правдивым, чем в обычном состоянии?