Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

В этой новой, нестройной системе дьявол играл все возрастающую роль, но нельзя с уверенностью утверждать, что даже после петровских реформ магию рассматривали как «бесовское» явление. Интересно отметить, что петровские артикулы давали нечеткое определение магии. К примеру, первая статья Артикула Воинского гласила: «Наказание сожжения есть обыкновенная казнь чернокнижцам, ежели оный своим чародейством вред кому учинил, или действительно с диаволом обязательство имеет». Таким образом, предусматривалась возможность того, что магию практикуют без нанесения вреда и без заключения сделки с Сатаной. И далее: «А ежели ж он чародейством своим никому никакова вреду не учинил и обязательства с сатаною никакова не имеет, то надлежит, по изобретению дела, того наказать другими вышеупомянутыми наказаниями, и притом церковным публичным покаянием» [Софроненко 1961: 321–323]. Черпая из различных источников, законодатели создали нечто новое: понятие о магии, которая может твориться с участием сатаны или же не иметь никакой связи с темными силами и не быть вредоносной. Это двойственное петровское наследие повлияло на дальнейшие колдовские процессы. Гремучая смесь фольклорных и сказочных элементов делала бесов лишь бледной тенью, а западные представления о неприятии колдунами христианских ритуалов и талисманов так и не прижились. Как отмечает Е. Б. Смилянская, членов консистории, добивавшихся от некоей вдовы Катерины Ивановой признания в отступничестве от христианства, нисколько не удивило следующее обстоятельство: «Во время знакомства ее с помянутыми дьяволами она, Катерина, чрез все десять лет исповедовалась и Святых тайн причащалась… и при том причастии никакова ей препятствия от помянутых диаволов, с коими она зналась, не было» [Смилянская 2003: 95].

Русская магия и трения внутри иерархической системы

Магия – существовавшая в воображении ее жертв и подпитывавшая их страхи, либо реально практиковавшаяся – оказывала опасное влияние на жизнь людей. Обычный набор средств повседневной магии – заговоры, отвращающие беду, обереги, целительные молитвы, настои – редко приводил к обвинениям со стороны суда, и даже целительство с печальным исходом не вызывало протеста властей. Но если магия, как считалось, угрожала сложившемуся порядку или иерархическим отношениям, основанным на личных связях, риск судебного разбирательства был куда выше. С помощью магии рожденные для повиновения стремились не разрушить систему или изменить ее в свою пользу, а попросту выжить внутри нее. Заговоры, необычайно смелые, целили высоко: «Как хлеб и соль честны перед властями, так пусть имярек будет честен перед властями». «Власти» и «сильные люди» были реальностью, понятной всем в русском обществе, где каждый был обязан служить и униженно повиноваться кому-либо. Один только Бог никому не подчинялся, но составители заговоров редко доходили до обращения к нему: «Как имярек обрадуется Христову воскресению, так пусть все обрадуются имярек» [Топорков 2010: 66; Андреев 1990]. Такие полезные заговоры вызывали интерес у любого, от царя до самого ничтожного из его подданных. И вышестоящих, и тех, кто им подчинялся, объединяло понимание магии как средства исправления жесткой иерархической системы, связывавшей их всех.

Там, где колдовство вызывает обеспокоенность, оно, как правило, оказывается сосредоточено на уязвимых местах общественного порядка, указывая на точки напряженности и причины тревог. Как установил Адам Эшфорт, в Соуэто после отмены режима апартеида обвинениям в колдовстве подвергались те, у кого дела шли лучше. В исследовании с красноречивым названием «Колдуны и соседи» Робин Бриггс, говоря о раннем Новом времени, подчеркивает роль личных знакомств, непосредственных контактов в выдвижении таких обвинений. Кэрол Карлсен, изучавшая положение дел в Новой Англии колониального периода, рассуждает о том, как женское наследование и другие вызовы патриархальным порядкам со стороны женщин способствовали возникновению подозрений в колдовстве. Пол Бойер и Стивен Ниссенбаум делают акцент на трениях между фермерами Салем-Виллидж и жителями Салем-Тауна, которые в большей мере занимались торговлей. Реймонд Келли установил, что в Новой Гвинее колдовство связывают с лишением человека жизненной силы, что проявляется прежде всего в торговле семенем. Питер Гешир, занимавшийся Камеруном, выяснил, что подозрения в колдовстве рождаются под влиянием следов колониального господства, централизации государственных институтов и давления со стороны глобального капитализма. В других частях Африки комплекс представлений, связанных с колдовством, сформировали тяжелые воспоминания об атлантической работорговле. Гешир приводит характерные легенды о людях, «унесенных [колдунами] со связанными руками, к океану, и лица похитителей были им не видны» [Ashforth 2000; Briggs 1996; Karlsen 1987; Boyer, Nissenbaum, 1974; Kelly 1976; Geschiere 1997: 157][522].