Магнолии были свежи (СИ)

Эдвард выглядел таким несчастным, что у Аньезы сжалось сердце. За эти пятнадцать изменилась вся их жизнь, но он начал понимать это только сейчас, и она никак не могла в этом помочь. Ему стоило больших трудов признать, что его мать не была монстром, а просто равнодушным человеком. В нем шла борьба, и только от него самого зависело, какая часть выиграет — Эдмунда или Хильды.

— Но ведь все может измениться. — она сглотнула и мысленно прочитала «Аве Марию» на итальянском. — Нам же необязательно страдать всю жизнь.

— О чем ты? — рассеяно спросил Эдвард.

— Знаешь, — Аньеза стиснула руки под манто. — Я много думала о том, как мы жили в последнее время, и… Одним словом, я нашла работу. Флористом.

Два уголька выскочили из камина, а Аньеза вдруг увидела в полыхании огня солнечную Тоскану, мокрый белый парапет, брызги лунного света, свою мать, себя под подвенечным покрывалом, Эдварда в темном костюме, такого молодого, с челкой, то и дело спадавшей ему на глаза. Аньеза видела всю свою жизнь, видела все несчастья и минуты радости и ждала. Одного ободряющего слова, одного понимающего взгляда. Это была настоящая лотерея, она стояла на пирсе около светящихся автоматов, и на кону была ее любовь к единственному человеку. Эдвард повернулся к ней; ее руки стали холодными.

— Работа? — он усмехнулся. — Флористом? Как сентиментально, дорогая. И зачем тебе это нужно?

Это был проигрыш. Железные крюки разжали дорогую ей игрушку, и Аньеза почувствовала, как сводит скулы от настойчивой улыбки. Она все еще улыбалась, так сильно, что красная помада расплылась на губах и попала на кожу. Наверное, судьба впервые начала ей благоволить, но отчего-то сильно хотелось плакать. Солнечная Тоскана, белый парапет, яркое солнце… Разве это когда-то было?

— Да так, — она поправила прическу и сняла ожерелье. — Так что-то придумалось.

— Аньеза, дорогая, — он подошел к ней и заглянул в глаза. — Ты же не обижаешься?

— Нет, конечно. — она замотала головой. — Нет, что ты.

— Просто зачем тебе это? — ее муж будто уговаривал самого себя. — Мы ведь и так неплохо живем, да?

— Конечно. — улыбнулась она. — Разумеется.

— Ну, ты правда не обижаешься? — он нежно провел рукой по ее щеке, и Аньеза едва сдержала слезы. — Я не хотел задеть тебя, правда.

— Я очень люблю тебя, Эдвард.

«Прощай, мой дорогой»

Может быть в ее глазах показалось что-то странное, потому что он вдруг дернулся и захотел было что-то сказать, но в этот момент на лестнице раздался топот, и в следующую секунду в спальню влетела Полли, вся растрепанная, красная, с таким выражением ужаса в глазах, что они оба замерли.

— Что, Полли? — сказала Аньеза. — Что случилось?

— Мадам… — всплеснула руками горничная; она никак не могла выговорить ни слова. — Там Мадам… Мисс Мадаленна…

— Что с Мадаленной?

— Что с Хильдой? — хором воскликнули они.

— Мадам трясет мисс Мадаленну! — наконец крикнула Полли. — Трясет и ударила ее! Моя бедная мисс Мадаленна, моя бедная девочка! Сэр, миссис Аньеза!..

Аньеза ничего не слышала, кровь стучала в ее ушах так громко, что ей казалось, будто начался ураган. Она едва слышала шаги Эдварда за спиной, чудом не сломала себе шею, пока неслась по пролетам лестницы, казавшейся такой длинной в эти минуты. Это была последняя капля, все перестало существовать для нее перед угрозой жизни ее девочки. Миссис Стоунбрук выбежала в гостиную и на секунду замерла. Хильда, вся багровая от гнева, трясла Мадаленну так сильно, что у той растрепалась вся прическа, и тщательно уложенные локоны падали на лицо и спину. Аньезу прошиб холодный пот, когда она услышала кашель своей дочери и поняла, что Хильда ухватила ее за шею. Крик, бормотание Фарбера, тщетно старавшегося разжать цепкую хватку своей хозяйки и белое, спокойное лицо Мадаленны, которая не плакала. Ее дочь удерживала руки Бабушки, но та скрежетала так, будто в нее вселилась нечистая сила.

— Хочешь меня позорить, да! — кричала старуха. — Позорить меня вздумала, мерзкая девчонка?! Ничего, я еще выбью из тебя эту дурь!

— Довольно! — Аньеза сама не поняла, как смогла оттолкнуть Хильду, что та покачнулась и чуть не упала; в эту минуту Аньеза больше всего желала, что бы та умерла. — Уберите от нее свои руки! Хватит! Эдвард! Эдвард, уведи ее! Мадаленна, милая моя, моя девочка. Фарбер, принесите воды! Живо!