Магнолии были свежи (СИ)

Он толкнул ворота, и те со скрежетом отворились. Две каменные плиты соединялись в брусчатую узкую дорогу, ведущую к беседке. Это был прекрасный сад, и Эйдин начал понимать, откуда у Мадаленна была такая любовь к цветам: те были повсюду. Плющ обвивал мраморный фонтан, уже не бьющий, просто стоявший посередине внутреннего двора, маленькие розы росли у каждого мраморного портика наверху, перемешиваясь с привычной геранью, а ярко-красная бегония росла около клумб с очаровательным в своей дикости гибискусом. Один цветок гибискуса слегка надломился, и Мадаленна перевязала стебель носовым платком. Гилберт огляделся — высокие открытые балконы обрамлялись цветочными гирляндами, и у каждой арки стояло высокое кресло с мягкими подлокотниками. Тисовые двери комнат открывались прямо на веранды, однако из всех была открыта только одна дверь. Светло-голубые занавески легко трепетали от ветра, и, присмотревшись, Эйдин заметил белые стены и очертания туалетного столика.

— Это комната бабушки. — он услышал ее голос прямо за собой. — Она всегда держала двери на балкон открытыми, даже зимой. Говорила, что в комнатах всегда должен бы быть свежий воздух.

Ее глаза горели странным огнем; он не мог понять — была ли она счастлива или была готова заплакать. Тоска смешивалась с долгожданным счастьем, и Мадаленна сама покачивалась на ветру, как молодое дерево. Она глядела на фонтан, на небольшой стол в тени, на белые занавеси, и Эйдин понимал — все, что было для него только красивым домом, для нее хранило воспоминания. Мадаленна медленно двигалась из стороны в сторону, дотрагиваясь до цветов, осторожно дыша на стеклянный кувшин с водой, в которой плавали лимоны и не могла присесть ни на один стул, зачарованно глядя на ту комнату, где дрожали прозрачные занавески, ожидая, что вот-вот, еще несколько минут, и на балконе покажется фигура в кремовом платье. Но это была иллюзия, от которой становилось еще больнее. Эйдин знал это чувство — счастливое время ускользало от него, но он знал — еще немного, и он сможет его ухватить за воспоминания, а потом, если закроет глаза, пропадет там.

— Может быть, поедем?

Мадаленна посмотрела на него затуманенным взглядом, а потом потрясла головой, отгоняя опасный след иллюзий.

— Я бы хотела посмотреть, как все сохранилось в доме. Можно?

— Конечно.

Он пропустил ее вперед и уже собирался открыть дверь, как с той стороны дома послышались голоса, и они были явно неприветливыми. Эйдин вспомнил, что Фабио говорил об охране дома и о сиесте. Наверное, они потревожили чей-то покой, и теперь им необходимо было объясниться. Послышался звон ключей, и Мадаленна ухватилась за лацкан пиджака; на ее лице проступило знакомое ему упрямое выражение, и он усмехнулся — наследницу Медичи прогнать из этого дома будет не так просто. Он вышел вперед, закрыв Мадаленну собой, и сорвал осторожно цветок герани. Та пахла немного кисло, и на его руках осталось чуть красного цвета. В саду наконец-то появилась фигура сторожа, и Гилберт невольно изумился, когда увидел в руках вилы. Мужчина недовольно огляделся, а когда завидел их, сразу закричал:

— Fuori! Fuori da qui! («Вон! Вон отсюда!»)

— Милое приветствие. — проговорил Гилберт.

— Так вы понимаете итальянский? — в голосе Мадаленны явно была ирония, и Эйдин состроил обиженную гримасу.

— Мне казалось, вы лучшего мнения о моих способностях. Ascoltate! («Послушайте!») — он выкинул цветок и направился к сторожу, гневно размахивающему вилами.

— Fuori di qui, dannati turisti! Questa casa non c’è! No, no! («Вон отсюда, проклятые туристы! Этот дом не показывается! Нет!») — продолжал мужчина.

— Мистер Гилберт, — прошептала Мадаленна. — Он может напасть!

— Я вас умоляю. — отмахнулся Эйдин и вспомнил, как на итальянском будет внучка. — Ascoltatе… («Послушайте…»)

— Andate via di qui, o vi sparo! («Уйдите отсюда, иначе я вас пристрелю!»)

— Stà zitto e ascolti! («Да замолчите вы наконец и послушайте!») — не вытерпел Эйдин. — Questa casa apparteneva alla nonna di questa ragazza e ha tutto il diritto di essere qui! («Этот дом принадлежал бабушке этой девушки, и она имеет полное право здесь быть!»)

Мужчина хотел что-то еще крикнуть, однако слова Эйдина его отрезвели, и он замолчал, открывая беззвучно рот, как рыба. Мадаленна выступила вперед, и Гилберт заметил, как хмуро она глядела на сторожа, будто не защищал ее дом, а был варваром, разбившим все ценное. Эйдин уже собирался заново рассказать мужчине, кто они и почему сюда пришли, но тот поправил шляпу и радостная улыбка показалась на его лице.

— Maria. Maria Medici è tua nonna? («Мария. Мария Медичи — ваша бабушка?»)

Мадаленна кивнула.

— E Agnesa, è tua madre? («А Аньеза — ваша мать?»)

Мадаленна снова кивнула, и сторож просиял.

— Lei è molto simile a sua nonna, signora. Ci parlava spesso di lei, ci diceva quanto fosse bella. («Вы очень похожи на свою бабушку, сеньорина. Она часто говорила нам о вас, рассказывала, какая вы красавица.»)