Магнолии были свежи (СИ)

Где-то должны были быть фотографии молодой Хильды. Теперь Мадаленна как-то даже упивалась ощущением сходства с Бабушкой. А почему она должна была вообще быть доброй, милосердной и все понимающей, когда ничто из этого не принесло ей в итоге счастья? Почему она должна была радоваться тому, что жертвовала своим счастьем и смотрела на то, как та, которая была этого недостойна, жила с тем, кого любила Мадаленна? Хильда всю жизнь прожила так, как сама того желала, вышла замуж за того, кого сочла нужным, и ни разу не пожалела о своем поведении. То, что она все-таки оказалась в санатории, больше похожем на клинику для сумасшедших, еще ни о чем не говорило. Зная упорство и характер Бабушки, та должна была выйти оттуда всего через несколько месяцев. Мадаленна листала быстро картонные страницы с квадратными снимками малышей, мужчин в сюртуках и фраках, женщин в парадных платьях, в шелках и бархате; на одной из страниц она заметила даже Лили Элси рядом с красивой женщиной, отдаленно напоминавшею Эдварда — это оказалась сестра Эдмунда. Мадаленна задумалась — дедушка никогда не упоминал о том, что он был не один в семье. Наконец она долистала до страницы, на которой большими цифрами было написано «1920-е». Где-то здесь должны были быть фотокарточки Хильды. Листать пришлось недолго — на второй странице Мадаленна увидела знакомое лицо и поднесла альбом поближе, стараясь рассмотреть Бабушку в том возрасте, когда она еще не превратилась в старую ведьму.

На нее смотрело нежное лицо, такое обычно называли «лепесток розы». Даже на черно-белой фотографии было видно, какими яркими были у Хильды глаза — со временем они перестали быть серо-голубыми и потускнели. Завитые волосы спадали на виски, обрамляя лицо мелкими волнами. Нос, идеально курносый, был немного вздернут, отчего лицо уже тогда казалось высокомерным. Тяжелый характер выдавал нежно очерченный рот, сурово сжатый, и взгляд, направленный не в сторону, а прямо на фотографа. Хильда улыбалась, но в улыбке чувствовалась знакомая сталь, в ней не было тепла и ничего искреннего. Хильда улыбалась потому, что знала — эта улыбка принесет ей миллионы и Эдмунда Стоунбрука. Мадаленна была уверена, что после того фотограф щелкнул затвором камеры, Бабушка презрительно огляделась вокруг и обозвала всех присутствующих дураками. Бабушка была и оставалась отвратительным человеком, любившим только себя, тиранящей всех, кто не прислушивался к ее мнению, и все же она жила и была счастлива. И считала, что Мадаленна была похожа на нее. В этом заключалось одна из многочисленных странностей поведения Хильды — она постоянно утверждала, что ее внучка недостойна так называться, и все же приблизила ее настолько, что та отвечала за весь дом и, в особенности, ее покой. Так, может Мадаленна и в самом деле была похожа на нее? Может, мистер Смитон и мистер Гилберт просто ошибались на ее счет? Мадаленна поправила халат и посмотрелась в зеркало отца — на нее смотрела девушка, во многом походившая на Хильду Стоунбрук. Гилберт сказал, что она напоминала Марию, но просто польстил ей. На самом деле она была Хильдой Стоунбрук. Она не страдала, она закрыла сердце ото всех в раннем возрасте и добилась всего, чего желала. Так, почему ей нельзя было стать такой же?

Дверь в спальню отца распахнулась, и в комнату вошла Аньеза. Она тихо прошла вглубь и остановилась около дочери. Мадаленна понимала, что мама чувствовала вину, но внутри все еще так болело, что она не могла просто улыбнуться и сказать, что с ней все хорошо. Она и сама не знала, что с ней. Ей не хотелось, чтобы Аньеза не волновалась, но и не желала, чтобы она думала, будто отчаяние дочери не имело к ней никакого отношения. Мадаленна осознавала, что бьет по самому больному, но что бы на это ответила Хильда? Внутри все похолодело, когда она спокойно задала этот вопрос. Всю сознательную жизнь она ненавидела Бабушку и считала самым большим оскорблением, когда кто-то говорил, что она похожа на нее, но сейчас больше всего ей хотелось стать такой же холодной и бездушной. Аньеза присела рядом с ней на ковер, но Мадаленна не пододвинулась к ней и не обняла.

— Хильда в молодости была очень красивой. — произнесла Мадаленна, и мама кивнула. — Я не удивлена, что дедушка заинтересовался ей.

— И кто же знал, что у нее такая ужасная душа. — покачала головой Аньеза, рассматривая портрет свекрови.

— Душа? — Мадаленне захотелось язвительно улыбнуться; она так и сделала. — А зачем нужна эта душа? Разве она может принести много счастья?

— Мадаленна, — настороженно посмотрела на нее мама. — Не надо так говорить. Я понимаю, что ты страдаешь…

— Я не страдаю. — отрезала она и резко встала с пола. — Не хватало еще слезы лить. Ушло и ушло. Мне все равно.

— Дорогая, — мама встала за ней и поправила воротник халата; Мадаленна отстранилась. — Я все понимаю, но тебе будет гораздо легче, если…