Магнолии были свежи (СИ)

Мадаленна слышала этот равнодушный голос, и почувствовала, как внезапный гнев загородил собой все остальные чувства. Она его ненавидит. Никогда не любила и не будет любить. Чтоб его вообще никогда не было рядом с ней, и лучше, чтобы она в тот агустовский вечер прошла мимо него! Этот равнодушный тон голоса можно было оставить для своей жены, для дворецкого, в конце концов, но не для нее. Откинув волосы со лба, она посмотрела на него и отчеканила:

— Я благодарю вас за заботу, сэр, но со мной все хорошо. Я прекрасно себя чувствую и не имею никаких причин, чтобы жаловаться на свое самочувствие.

Ничего не проскользнуло во взгляде, Эйдин смотрел холодно и равнодушно, как мог смотреть бы на стену или на лягушку, сидевшую в траве. Мадаленна не собиралась вспоминать, но память сама услужливо подкинула ей воспоминание, сколько тепла и заботы было в его взгляде, когда он смотрел на нее в теплицах совсем недавно. Как все смогло так быстро измениться, как он смог поверить всему тому, что она написала? Чувствуя, что в глазах снова появляется знакомое выражение, она небрежно смахнула с плеча пылинку и невозмутимо поклонилась. Ноги немного дрожали, когда Мадаленна входила в аудиторию, но она напомнила себе, что не завтракала, поэтому подобная слабость была вполне объяснимой.

Она не стала садиться с Дафни, та и так встревоженно смотрела на нее, а объяснять, почему Гилберт так холодно общался с ней, у Мадаленны не было никакого желания. Кивнув подруге, она села на первый ряд и выложила листок бумаги, ручку и принялась ждать. Можно было попытаться вспомнить даты, имена, стили и направления, но в голове не было ничего, кроме заевшей фразы: «Фламандское искусство». Мадаленна помотала головой и посильнее сжала ручку. Ничего необычного, просто контрольный опрос, сколько она таких уже успела написать. А что до мистера Гилберта? А что с ним не так? Она потянулась, стараясь унять тянущую боль в руках и ногах; с мистером Гилбертом ничего особенного не произошло. Обычная влюбленность в профессора — сколько их таких было? Вот, Эффи, тоже все еще была влюблена в него и смотрела на него говорящим взглядом, стоило Эйдину пройти мимо нее. Святые Небеса, сколько еще его можно ждать?!

Дверь все-таки скрипнула, и Гилберт вошел в аудиторию. Улыбнулся всем студентам и совсем не заметил того, что она пересела. Поднялся небольшой гомон, все нервно стали вспоминать, сколько эссе они успели сдать, чтобы оценка за опрос была выше, а Мадаленна глядела на доску и пыталась не думать, как особенно хорошо шел Гилберту этот костюм. Наверное, его тоже выбрала Линда, у нее был отличный вкус на вещи. К Гилберту подошла одна из студенток, они о чем-то негромко поговорили, а потом он пересчитал всех студентов и, не глядя, подозвал Мадаленну.

— Я попрошу старосту раздать контрольные вопросы.

Она тоже могла бить боль и в самую цель. Мадаленна не смотрела на него, пока спускалась, не смотрела, когда стояла и ждала, пока он выберет нужные задания; она даже специально так выгнула руку, чтобы невзначай не коснуться ни его руки, ни рукава рубашки, когда будет забирать листы. Последнее оказалось самым точным, и она почувствовала пристальный взгляд, но, может быть, дочери Аньезы и было больно, а вот внучка Хильды не чувствовала ничего. Мадаленна почувствовала странное спокойствие и, не глядя по сторонам, разложила все варианты. Она все помнила, все даты и имена, она могла написать все, что требовалось. Да даже больше! Спроси ее, в каком году была написана фреска «Благовещение» Леонардо да Винчи, она бы и то ответила — с 1472 по 1475. Она все могла ответить! Гилберт сел за стол и принялся спокойно наблюдать за своими студентами. Кто-то пользовался конспектами, кто-то что-то вспоминал, кто-то нервно оглядывался, а Мадаленна знай себе строчила, заканчивая первый лист. Ее вопросы были несложными, и она была уверена в них: «В чем заключается своеобразие работы Рафаэля», «Перечислите несколько признаков Раннего Возрождения», «Определите все этапы развития эпохи Возрождения и определите примерные временные рамки». Она не стала поворачиваться, когда ее аккуратно потрепали по плечу — она обещала отдать конспект. Мадаленна осторожно протянула свою папку, когда услышала спокойный голос:

— Мисс Стоунбрук, еще раз повернетесь в сторону, и я сниму вам балл с работы.

Мадаленна замерла и возмущенно посмотрела на профессора; это было уже слишком. Он прекрасно видел, что она не списывала, а пыталась помочь, и все равно продолжал вести себя так отвратительно-равнодушно. Она обидела его? А разве он не обидел ее тем, что поверил в это письмо и не попытался спросить, почему и как она его написала? Почему он не повернулся или хотя бы не остановился, когда она кричала в окно, стараясь быть услышанной? Мадаленна скучала по нему, тосковала так же, как по тем, кого безвозвратно теряла. Но о ее боли никто не спрашивал, все считали, что она поступила благородно.

— Мистер Гилберт, это я… — залепетала было бедная Энн Мантел. — Я попросила…