Майские ласточки

«Мороз страшный. Ударь ключом по трубе — вдребезги. А заглушка нужна, — взволнованно говорил Чеботарев. — Пошел по тракторному следу. Лопатой буравил снег. А сколько я его перемахал, одному богу известно. Заглушка — ерунда, но надо показать собственное отношение к инструменту. Воспитать рабочих!»

«Государственный у вас подход, — потирая мягкие руки, заулыбался корреспондент. — Интересно, а как к вашему поступку отнеслась бригада?»

«А как отнеслась? Положительно. Уважать больше стала!»

Корреспонденту понравился эпизод, и он старательно записал его слово в слово. Он редко подымался на площадку буровой, где работала бригада. Боялся грохота дизелей, брызгающего глинистого раствора. Прожил на буровой две недели, исписал четыре блокнота убористым почерком, а когда улетал, подарил Чеботареву свою кофеварку.

Мастер начал томиться на буровой. Каждый день размерян сменами вахт, разговорами о пройденных метрах, инструменте, вязкости раствора и спуска труб.

А по рассказам корреспондента, существовала рядом другая жизнь, где не произносили слово «план». В барах веселые парни лениво потягивали пиво и шелушили красных раков. Корреспондент обещал поводить по Москве и познакомить с лучшими ресторанами. Далекий город начал грезиться буровому мастеру.

— Николай Евдокимович, отдача пять, — сказала, входя в балок, коллектор Зина, двадцатидвухлетняя девушка со светлыми кудряшками. По ее круглым щекам стекали капли дождя, и темные родинки на ее лице напоминали подгоревший изюм в пироге. — Чем так вкусно пахнет? — и аппетитно вдохнула своим острым носиком.

— Черный кофе сварил.

— Черный кофе? — всплеснула руками Зина, и ее маленькие глазки лучисто заблестели. — Кофе — прелесть!

— «Арабика».

— «Арабика» — чудесно! — Зина наклонилась над маленькой чашечкой и свернутой ладошкой принялась нагонять на себя вьющийся парок. — «Арабика»! — наконец сделала маленький глоток и зачмокала пухлыми губами от удовольствия.

Буровой мастер не отрывал глаз от девушки. Сколько раз он в течение дня сталкивался с ней на буровой, видел около желобов с промывочной жидкостью или рядом с мельницей, перемазанной глиной, в высоких резиновых броднях. Представил ее в красивом платье и лакированных туфлях на высоких каблуках. Ему захотелось обхватить ее сильными руками, закружиться в танце. В ушах слышалась веселая музыка джаза.

— Зина, можешь каждый день приходить ко мне пить кофе!

Ему надо было улетать на отдых с буровой, но он остался…

Зина оказалась хорошей хозяйкой. Рубашки Чеботарева всегда были перестиранными и отглаженными, а носки перештопанными.

Вскоре буровой мастер почувствовал и другую силу коллекторши. У Зины оказался хороший почерк, и она охотно начала помогать составлять недельные отчеты, писала заявки на инструменты и материалы. Девушка умела хорошо рассказывать. Сочиняла ли она разные истории или пересказывала содержание прочитанных книг, он не знал, но снова и снова возвращался к мысли, что должен побывать в Москве, походить по шумным улицам, залитым разноцветными неоновыми огнями.

Зина пересыпала свою речь незнакомыми словами. Половину их он не понимал, но слушал, как зачарованный.

«Тугрики есть — жизнь крутится!» — убежденно говорила девушка, и ее черные глаза загадочно блестели, и тогда она напоминала того корреспондента.

Чеботарев целый месяц не прилетал в поселок. Встревоженная жена прислала письма на буровую.

Чеботарев собрался лететь в поселок, но Зина затеяла варить варенье, уговорила его остаться. И он остался.

…Обычно Зина приходила в балок рано утром, до начала радиосвязи. Садилась рядом с мастером и начинала диктовать диспетчеру. Заказывала продукты для столовой, рабочим спецовки и резиновые бродни. Сообщала замеры труб.

Однажды в балке перегорела электрическая лампочка. Чеботарев принялся искать запасную, лазил по шкафчикам, но все безрезультатно. Он не видел, как со своего места поднялась девушка, и в темноте они столкнулись. Зина засмеялась и, чуть картавя, сказала:

— Медведь, чуть ноги не отдавил. Лампочки лежат в коробке под койкой. Забыл?

— «Медведь»! — он хотел обидеться, поставить Зину на свое место, но она уже крепко к нему прижималась и, мило картавя, спрашивала:

— Скажи, я нравлюсь тебе? Скажи!

Он без труда нашел ее горячие губы.

Когда Чеботарев ввернул лампочку, Зина старательно расческой поправила светлые кудряшки, прикладывая переменно ладошки к щекам, как будто хотела их остудить.

— Правда, я растрепанная?

— Я люблю растрепанных, — сказал он, заключая ее опять в объятия, и невольно представил жену. Она встречала его в мятом халате, волосы в беспорядке.

— А я убираюсь! — неизменно говорила она одну и ту же фразу при каждом его прилете.

Зина совсем другая. Аккуратистка, всегда по моде одета. К тому же оказалась настоящей мастерицей на все руки. Распустила шерстяные кофты и связала ему красный свитер. Ей нравилось перечитывать собранные Чеботаревым вырезки о нем из газет и журналов. Смотрела на него широко открытыми глазами, говорила: