Мак и его мытарства

Я не стал дожидаться, что скажет мне на это Венера. Отошел от киоска, двинулся прочь, не попытавшись даже купить газетку, вошел в бар, утолил жажду, возблагодарил судьбу за эту скудную милостыню.

Через несколько минут я уже возвращался со своей экскурсии под удушающем зноем и был в двух шагах от порога моего дома, как вдруг мне показалось, что вдалеке появился Санчес: он входил в кондитерскую Карсона и был, само собой разумеется, бесконечно чужд тому безмерному пространству, которое вот уже две недели занимает в моем рассудке и он сам, и мемуары созданного им чревовещателя. И я тут же осознал, что привык по много часов в день думать о нем и о его романе, сочиненном уж лет тридцать как, но между тем не только почти ничего не знаю о нем самом, но и в реальности он для меня в полном смысле слова незнакомец. По крайней мере, последние две недели он ведет у меня в мозгу насыщенную, активную жизнь, но если бы я сказал ему об этом, он наверняка ничего бы не понял.

Вслед за тем подоспели и события. Или, может быть, это я сам поспел для них?

Я вдруг увидел вдали, а даль эта расплывалась и подрагивала в знойном мареве, увидел и, разумеется, страшно удивился, что в кондитерскую входит и Кармен. Разве она не на работе? Хотелось бы думать, что она, как уже бывало, ушла из своей мастерской на час раньше обычного. Солнце давило все сильней, и ясно было, что эта струящаяся дымка искажает очертания фигуры, отчего я подумал, что раз уж не вполне уверенно опознал вдалеке Санчеса, то что уж говорить о Кармен, появившейся вскоре и будто преследовавшей его. Словом, я пребывал в сомнениях. Но вместо того, чтобы двинуться туда, где я их заметил, и прояснить дело, я, опасаясь, наверное, чрезмерного прояснения, перешагнул порог вестибюля, потом пересек самый вестибюль, вошел в лифт и только там, наконец, спросил себя, как мне следует воспринимать все это.

Быть может, это простое совпадение? Или у Кармен и Санчеса в самом деле роман, и передо мной история «долгого обмана», как гласит заглавие того скопированного у Маламуда рассказа, который я вчера прочел? Или я вообще не видел ни Санчеса, ни Кармен, и они примерещились мне в накатившей волне зноя?

Я вошел в квартиру, выпил стакан воды – очень холодной, просто ледяной. И спросил себя, надо ли отразить в дневнике это незамысловатое деяние. Ответ не замедлил. Непременно надо, если хочешь каким-нибудь образом по-прежнему чувствовать, что ведешь дневник, а не роман сочиняешь. И потом, не следует упускать из виду, что жанр дневниковых записей он такой: для него все годится, любая незначительная подробность или мелочь; мелочи, кстати, особенно хорошо идут, равно как и мысли, сны, фантазии, краткие заметки, страхи, подозрения, признания, откровения, афоризмы, комментарии к прочитанному.

Потом я сел в свое любимое кресло и сказал себе: сохраняй благоразумие и, когда вернется Кармен, не бросайся к ней с вопросами и уж тем более, не обвиняй ее в таком зыбком и туманном деянии, как то, в котором намереваешься ее обвинить. Потом я возобновил чтение «Вальтера и его мытарств». Седьмая глава называлась «Кармен».

19

Поскольку вчера сильных чувств было многовато для одного дня, я решил отложить свой комментарий к «Кармен» на сегодня. Рассказу предпослан эпиграф из Петрония: «Я устал от того, что надобно в очередной раз выказывать скромность, подобно тому, как всю жизнь утомляет меня необходимость прибедняться, чтобы оказаться заодно с людьми, которые меня недооценивают или даже не подозревают о моем существовании».

Едва ли эти слова принадлежат Петронию, однако вчера я провел расследование и не нашел ничего, что опровергало бы его авторство. Так или иначе, сказанное Петронием или кем бы то ни было не очень связано с сюжетом «Кармен», и потому я думаю, что цитата нужна лишь, чтобы упомянуть Петрония и показать, пусть не впрямую, что «Кармен» относится к жанру «воображаемых жизней», созданному Марселем Швобом.

Среди прочих историй, которые французский писатель рассказывает в «Воображаемых жизнях» (1896), есть и жизнеописание Петрония. Швоб мне очень нравится: и уже много лет. Он был первооткрывателем этого жанра, где вымысел перемешан с историческими событиями, и сильно повлиял на таких авторов, как Борхес, Боланьо или Пьер Мишон.

Случай «Кармен» интересен тем, что там есть вымысел, но полностью отсутствует подлинная история. Тем не менее реальные события, почерпнутые исключительно из жизни Кармен, предшествовавшей нашему с ней знакомству, перемешаны с вымышленными, обретающими убедительную достоверность исторических фактов. Иными словами, рассказ хорошо сделан и, если не считать «качки-болтанки», очень изящен по стилю, потому что в отличие от остальных в книге качка длится лишь несколько секунд и лишена тяжеловесности, зато вызывает легкую дурноту: «Джинсы у бедной Кармен были в бумажных комочках, потому что она вечно забывала платочки «Клинекс» в карманах джинсов».