Мак и его мытарства

Ее отношения с Санчесом, принялась повествовать она, – это, если коротко, ошибка молодости, один из многочисленных романов, которые она в то время крутила, ни слова мне не сказав потом, ибо всегда считала ненужным раздувать угасшее пламя маленьких страстей, ворошить пепел стольких банальных историй. Санчеса она иногда встречала в нашем квартале много лет спустя. Да, видела то в супермаркете, то в «Тендер-баре», то на террасе «Балтимора», то в кондитерской «Карсон», где он с доводящей до бешенства обстоятельностью покупал профитроли, то в баре «Трено», то в корейском ресторане, то в баре «Конго», то в ювелирном магазине братьев Ферре, то в кинотеатре «Калигари», то возле манекена в швейном ателье, то в парикмахерской «Рос», то в ресторане «Вена», то возле кассы на улице Вильяроэль, то в цветочном магазине сеньоры Лижии и т.д. Поскольку она бывает на улице в три раза больше, чем я, то и видит Санчеса чаще, вот и все. И даже не окликала его и не здоровалась, потому что он нес себя как божество и еще потому, что то лето осталось очень далеко позади.

В ответ на мой недоверчивый взгляд Кармен метнула в меня свой – с такой, почти злобной решительностью, что я похолодел. Несколько мгновений мы оба молчали, и я помню, что тишину нарушало томительное тиканье часов обычно неслышное. Тут Кармен понадобилось узнать, зачем я читаю книгу Санчеса, если мне столько раз твердили, что она из рук вон плоха, как, впрочем, и все остальное, им написанное: так говорит Ана Тёрнер.

– Это Ана Тёрнер тебе сказала?

– Не уводи разговор в сторону.

И спросила, как же мне удалось узнать ее в героине этого рассказа? Поскольку вопрос был идиотским, а ответ очевидным, мне показалось, что это она хотела увести разговор в сторону. Ей это не удалось. Судя по всему, сказал я, ты не помнишь, что там, помимо прочих подробностей, перечислены поименно все твои поклонники. Да, это так, согласилась она. А кроме того, продолжал я, там есть фрагмент, где Вальтер, пытаясь в письме подруге передать цвет моря, на самом деле описывает твои глаза.

Мне оставалось только прочитать этот кусок: «Как объяснить тебе эту неистовую морскую синеву? Это цвет сапфира, но сапфира живого; это цвет ее глаз – прозрачных, но непроницаемых, глаз, где заключена чистота одновременно кристальная и очень плотная, глаз веселых и живых, единственных под этим бледно-голубым небом, подернутым дымкой».

Это странно, однако минуту назад, переписывая этот отрывок о сапфировых глазах, я почувствовал нечто неожиданное и не поддающееся рациональному осмыслению и снова влюбился в нее, как в первые годы.

Управляем ли мы своей судьбой или нами управляют невидимые силы? Так спросил я себя, слыша меж тем, что Кармен направилась на кухню, наверняка готовить обед. Я слышу, как удаляются в коридоре ее шаги, и вспоминаю еще один отрывок из рассказа:

«Непокорная дочь египтянки Изиды, прекрасная и бледная, как ночь, бурная, как Атлантика, Кармен специализируется на том, чтобы вселять отчаяние».

В отчаянии я хватаюсь за голову. Не вполне понимаю, зачем я это делаю: наверное, это от погибельной любви, от того, какое отчаяние дарует такая любовь и какой страх лишиться ее вселяет.

20

Я знал, что эффект от прочтения рассказа может быть совершенно сокрушительным, хотя на своей шкуре до сей поры не испытывал. Но со вчерашнего дня, к примеру, знаю, что он может заставить тебя влюбиться в свою многолетнюю подругу жизни. И знаете ли, что тут самое любопытное? А то, что я только сию минуту заметил, что рассказ, в книге моего соседа идущий следом за «Кармен», называется «Эффект рассказа», и я, обнаружив это, просто не знал, что и думать, потому что новое совпадение кажется уже перебором. С порога отвергаю возможность того, что рассказец этот будет посвящен возрождению моей любви, но если такое случится, истолкую это всего лишь как то, что реальный мир – ну, не я же, в самом деле – сошел с ума.

Так или иначе, но такое название следующего за «Кармен» рассказа помогло мне вообразить нечто, как казалось прежде, невообразимое, а именно, книги, в которых читатель найдет все, что произойдет в его жизни, причем именно в тот миг, когда это случится.

И тут я заподозрил, что со мной ведь может произойти следующее: прежде чем настанет день, когда я примусь переписывать роман моего соседа, само чтение его, не соседа, конечно, а романа, заставит меня заранее пережить какие-то его перипетии.