Мак и его мытарства

Вчера я отвлекся, размышляя обо всем этом, то есть о невымышленном участии Петрония в моей жизни, и размышлял до тех пор, пока, поскольку, Кармен еще не вернулась домой, не задал себе прежний, неизбежный вопрос: почему же тридцать лет назад Санчес написал о ней рассказ?

Его героиня – анемичная девушка, хоть и отличается от той, которую я узнал в ту пору, однако все же узнаваема, потому что рассказанное Санчесом есть пусть искаженное воспроизведение того отрезка ее жизни, который так странно и в сущности так забавно и, думаю, не без воздействия высших сил предшествовал нашей случайной встрече на углу, после чего мы пошли выпить кофе, а через четыре месяца, в хорошем смысле слова ошалев, поженились.

Все, о чем рассказывает Санчес в «Кармен», происходило до этой сшибки на углу и доверху полно выдуманных подробностей, например, о свадьбе совсем еще молоденькой Кармен и некоего сеньора из Олота, который, судя по всему, никогда в реальности не существовал, а в книге моего соседа описан как редкостная зануда, по счастью, умерший весьма молодым. Этот истинный или вымышленный супруг измытарил Кармен еще до свадьбы, о чем можно судить по следующему фрагменту: «Я не знал мужа Кармен, промышленника из Олота, но слышал о нем как о совершенно неотесанном мужлане из разряда тех, кого именуют сиволапыми, и совершенно не годящемся ей в мужья. Они обвенчались в Барселоне, в соборе Пречистой Девы Помпейской, и от торжества остались только изъеденные временем фотографии, с которых Кармен улыбается самой душераздирающей из своих улыбок. О, Господи, какая тоска, слышали люди, когда поезд тронулся и повез молодых на медовый месяц, запланированный в неколебимо скучном Плана-де-Вике, в этой огромной низине, что протянулась с севера на юг и составляет сердцевину округа Осона в провинции Барселона…»

Нежданными тропами я свернул к Осане, но сейчас возвращаюсь к прежней загадке: каким образом тридцать лет назад Санчес описал жизнь юной Кармен, загадке, разгаданной легко и просто, едва лишь Кармен вернулась домой через полчаса после того, как я увидел ее у дверей кондитерской. В ответ на мой настойчивый вопрос, заданный слегка подрагивающим голосом, она с полным самообладанием сообщила, что Санчес в самом деле сочинил этот рассказ тридцать лет назад, вдохновившись перипетиями ее жизни в ранней юности, хотя и добавил толику «воображаемой жизни» в части, касающейся покойного зануды и иных незначимых слащавых подробностей.

Так или иначе, но в свете вновь открывшихся обстоятельств я на весь остаток вчерашнего дня, включая и утро сегодняшнего, впал в растерянность и смятение. Каким образом попала она именно в ту книгу, которую я собирался переписать и улучшить?

Как сейчас помню вчерашнюю сцену, когда я немедленно по возвращении Кармен домой спросил ее, была ли она у «Карсона».

– Я оттуда и иду, – ответствовала она. – Пирожных вот принесла, не видишь?

– Ты встретилась там с кем-нибудь?

Сбитая с толку этим вопросом, она ответила не сразу:

– Нет… А что?

Именно тогда я сказал, что как ни трудно в это поверить, я только что прочитал рассказ Андера Санчеса о ней.

– Да ну? – удивилась она.

И, не дрогнув ни единым мускулом, рассказала мне, что в преамбуле всей этой истории несколько дней была возлюбленной Санчеса и было это до нашего знакомства, однажды летом, затерянным во тьме времен: и молодой в ту пору Санчес впоследствии сочинил об этом рассказ, выдумав ужасного мужа из Олота и вдобавок умертвив его, Кармен же якобы решила не придавать этому никакого значения, потому что, как мне наверняка известно, «литература – дура, сболтнет – недорого возьмет».

– А Санчеса не было в кондитерской? – спросил я.

– Ты что, камеры там повесил?

– Просто я видел, как он входил туда, только и всего.

Она посмотрела на меня так, словно сомневалась, в здравом ли я уме. Потом пожала плечами, выказав полнейшее безразличие по поводу моих инсинуаций.

– Тебе бы заняться чем-нибудь… – сказала она чуть погодя. – Так нельзя: ты постоянно словно в каком-то тумане. И потом, Мак, с тех пор прошло довольно много времени. Три декады, мне кажется. Я говорю «декады», чтобы ты лучше понял, что ворошишь старье. Декады! Декады!