Мак и его мытарства

Короче говоря, в ожидании того лунатического часа, когда можно будет прочесть рассказ, я провел целый день, ненадолго, но зато постоянно прерываемый приступами ужаса от внезапных встреч с Вороном, наделенным, кажется, свойством быть одновременно везде. К какому же учителю пришел Вальтер? Кто он? Логичней всего было бы предположить, что это еще один чревовещатель. Однако необходимо было приняться за рассказ, который, будучи предпоследним в книге, подводил меня к порогу чтения/перечитывания романа, сочиненного Санчесом, моим соседом. И вот, когда спустились первые сумерки, я не в силах был ждать долее и вошел в рассказ о том, как Вальтер был в гостях у Кларамунта, отрекомендованного как «великий учитель», хотя поначалу не представлялось возможным узнать, чему же он учит – ничего удивительного: этого, кажется, не ведает и сам Вальтер, который перемещается в далекий Дорм, понятия не имея, почему же он решил воздвигнуть свой алтарь именно в этой глуши.

Кларамунт был чревовещатель с многолетним стажем, но вершин в этом ремесле не достиг, потому что сам Вальтер пишет: «Я восхищался им, но не за его легендарную способность наделять даром речи многочисленных кукол, а за что-то другое – такое, что я и для себя не могу определить. Как ни странно, но мне никак не удается отыскать причину этого восхищения, но если я в чем и уверен, то именно в том, что восхищался им, восхищался сильно, очень сильно…»

Вальтер ездит в Дорм именно ради этого: ради постижения того, почему же ему столько лет снова и снова снится ему одно и то же, и во сне этом некто требует от него отправиться в каталанские Пиренеи, где затерян городок Дорм, и там попытаться выяснить, почему же былая знаменитость Кларамунт – его учитель. Быть может, этот неотвязный и более чем назойливый сон – не более чем плод спящего разума? Ну, а если нет? Вальтер не может, фигурально выражаясь, сложить руки и закрыть себе доступ к судьбоносному откровению. Он заинтригован, он едет в Дорм в сопровождении Марии, необычайно деятельной и бодрой старухи, которая, будучи закадычной подругой одновременно и его матушки, и сестры Кларамунта, предложила свое посредничество и заверила, что по ее просьбе отставной чревовещатель примет Вальтера. Потому что, судя по всему, Кларамунт – человек сварливого и вздорного нрава, живет, наглухо отгородясь от житейской суеты, и превратился, по всем приметам, в оголтелого скандалиста и задиру, даром что стал совершенно беззуб и брызжет слюнями, вечно окружен сворой своих псов и имеет обыкновение причинять большие неприятности всякому, кто рискнет хоть немного приблизиться к его логову.

А в тот день, когда после долгого пути Вальтер и Мария постучались в двери его обиталища – огромного запущенного дома, Кларамунт был особенно не в духе. Прежде всего нам, как читателям, которым совершенно необходимо поразмыслить над чем-нибудь, придет в голову, что Вальтер ожидает от этого визита разгадку того, какое мастерство продемонстрировал чревовещатель в миг прекращения своей артистической карьеры, каким величием и полным отсутствием снисхождения проникнуто было его сухое «прощайте». Более того, воскрешая в памяти последнее представление маэстро в Валенсии, он припомнил его последние слова на сцене, слова, ставшие легендарными для старожилов Мальвароссы:

«Я – тот, – якобы сказал Кларамунт на прощальном представлении в театре «Веранда», – кого вы все узнаёте очень медленно и чей образ всегда искажен неверными штрихами. Я – тот, у кого нет и никогда не было имени, тот, в ком одном заключено множество личностей. Тот, кто требовал от вас терпения, потому что, хоть и не говорил этого вслух, просил сохранять спокойствие на протяжении многих и многих лет моей деятельности на сцене, в процессе медленного, трепетного созидания человеческого образа…»

Читая эти прощальные слова Кларамунта, произнесенные со сцены в «Веранде», я не мог не соотнести этот «медленный трепетный процесс созидания» с другим, очень схожим – тем, который в конце концов привел Вальтера к написанию его уклончиво невнятных мемуаров, где он неспешно (то и дело уходя в сторону и заставляя звучать чужие голоса), создает сложный образ человека: мемуары эти очерчивают силуэт убийцы, пусть даже по соображениям благоразумия и безопасности он показан не впрямую и не открыто.

На меня сильное впечатление произвела могучая вера Вальтера в необходимость визита к маэстро, он всякую минуту демонстрирует глубокую уверенность в том, что в доме старого брюзги он узнает все, что ему нужно. При этом он убежден, что инстинкт поможет ему разгадать любую загадку.

Быть может, предполагает Мария, мастерство Кларамунта коренится в чем-то очень незамысловатом, зиждется на чем-то таком, что находится на виду, подобно тому, как украденное письмо в рассказе По заметили не сразу, потому что оно лежало на видном месте.

– Тебе бы надо отточить свой инстинкт, – говорит Мария.

Под неумолчный разноголосый лай Вальтер и Мария стучатся. И тут происходит нежданное – оказывается, что у чудовища есть душа: