Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

Не прощаясь, Хавкин повернулся и вдоль стеллажей, по высокой газетной галерее, зашагал к выходу из библиотеки. Он узнал то, за чем пришёл, а более этого ничего не хотел знать о своей бывшей родине. Не Андрей Костюченко, а Россия билась в петле под висельной перекладиной, и Государственный бактериолог Британской короны Вальдемар Хавкин, не оглядываясь, шёл своей дорогой прочь от места казни.

Май прошлого года, тогда это произошло. Обрублен последний канат, удерживавший Хавкина в зоне видимости русских берегов. Теперь всё кончено, поставлена точка. Вальди вольно оттолкнулся, расплывчатый тёмный берег, обрызганный редкими огнями, исчез из вида. Может быть, исчез навсегда. Проходя по лондонским улицам, Хавкин, удивляясь самому себе, испытывал облегчение. Всё кончено! Ангелы перевелись в России, и нечего искать их там по лощинам и оврагам.

Этим своим открытием Вальди ни с кем не собирался делиться. Его отношения с прошлым принадлежали ему одному – неделимо. То была почти интимная связь, за которой едва мерцал образ жемчужной Аси. Консультант Джейсон Смит понятия не имел о посещении своим подопечным газетного фонда библиотеки Британского музея, не говоря уже об ангельской ночи, побудившей его к этому посещению.

Ангелы больше не появлялись. Вальди звал их, укладываясь в постель на ночь, но они всё не приходили. Наверно, так и должно было быть.

Недели тащились за неделями, месяцы за месяцами. Большую часть дня проводя в лаборатории, Хавкин и за ходом времени наблюдал как бы в окуляр своего микроскопа; предметный столик не вмещал весь мир, а лишь малую его часть, и наблюдатель не стремился увидеть его целиком. Со слов Джейсона Смита он знал о ходе бесконечного следственного разбирательства по своему делу – а больше, пожалуй, ни о чём: политические новости, случись они в Англии, Индии или континентальной Европе, не интересовали Вальди и не щекотали его любопытства. И проницательный Смит разговоры на эту тему с Хавкиным не заводил.

Свыкнуться с мимолётным существованием на этом свете, хоть и с натяжками, но можно, а вот привыкнуть – нельзя. Вот и получается, что самое главное ожидание человека – это ожидание смерти; из него, в конечном счёте, складывается жизнь. Все остальные неприятности, мелкие и крупные, укладываются в это главное; так, живя под его сенью, мы дожидаемся своего часа и всего того, что ему предшествует.

Наступила, в свой черёд, развязка лондонского сидения Хавкина: оправдательный приговор присяжных не оставил сомнений в его совершенной невиновности. Теперь Государственный бактериолог, оправданный по всем статьям, мог выбирать, что ему делать дальше: возвращаться в Индию победителем на белом слоне, или продолжать неспешные исследования в лаборатории Военного министерства, или просто жить в Англии, теперь уже в собственное удовольствие. Вальди нужно было решать – но он медлил и откладывал на потом, не вытянув ещё но́ги из болота лондонского сидения.

Джейсон Смит ненавязчиво ему советовал поберечь здоровье и остаться в лаборатории: условия там прекрасные, и теперь, освободившись от нудной следственной тяготы, он сможет всецело себя посвятить исследованиям растительных и животных ядов. Ехать в Индию, ловить там смертельные бактерии в заразных джунглях? Но он уже насадил на шприц и свернул шею холере и чуме; люди помоложе пусть шастают теперь по индийским дебрям, а Вальди может позволить себе свободно перевести дыхание здесь, в Европе. Как бы то ни было, Европа стоит обедни – даже для махатмы Хавкина.

Вальди выслушивал вполне обоснованные доводы Джейсона, но они не оказывали на него решающего воздействия: он вдумчиво взвешивал все за и против, а стрелка весов всё продолжала колебаться. Впрочем, Джейсон Смит его не торопил – как видно, время ничуть не подгоняло консультанта Военного министерства.

Недели катились теперь необременительно, в затылок друг другу: ни шатко ни валко. Пришёл очередной пакетбот из Бомбея, привёз Хавкину целую кипу поздравительных писем: от научных коллег, от лабораторных сотрудников, а то и от вовсе незнакомых ему людей, следивших издалека за ходом «лесного процесса».

Читая с благодарностью сердца и складывая прочитанное в стопку, Хавкин добрался до подробного и обстоятельного письма профессора Бхарата Рама. За дружелюбными сточками Вальди видел свой бомбейский флигель, вечерний визит профессора и памятный, по душам, разговор, когда Бхарата впервые назвал Хавкина так, как его звали на улицах индийских городов и в глухих лесных деревнях: «махатма». Целебный разговор под негромкую музыку граммофона и выкрики белого павлина за окном.

Хавкина, писал Рам, ждут в Индии друзья, которых у него там куда больше, чем он может себе представить. Борьба с заразной погибелью и победа над ней сделала его народным героем: он спас для жизни миллионы беззащитных индийцев, обречённых на смерть. Он, махатма, совершил невиданное никогда прежде чудо, и его подвиг светит всё ярче. Близок день, писал Бхарата Рам, когда махатма Хавкин снова сойдёт с борта парохода на землю Индии и займёт почётное место в ряду героев.