Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

Индия вспоминалась Хавкину из Лондона не совсем такой, какой он её оставил: память смела чиновных пакостников, да и диких стрелков из лука на самую окраину прошлого. Анис светилась посреди той жизни, и полдюжины отважных лаборантов лучились преданностью своему предводителю, чужеземному доктору Хавкину, взявшемуся избавить Индию от ядовитой скверны и тем самым улучшить устои нашего несправедливого мира. Оглядываясь, Вальди видел из-за плеча Индию; близкой и почти родственной она ему вспоминалась из Лондона. Вернувшись в Бомбей, он обнаружил, что от задушевной родственности здесь не осталось ровным счётом ничего. Безжалостное колесо времени принесло других людей на смену тем, которых он смутно помнил, и Вальди, не найдя старой привычной обстановки, замкнуто досадовал по этой причине. Он ждал, сидя в своей гостиной, когда, наконец, откроется дверь и войдёт Бхарата Рам – единственный, пожалуй, по кому он соскучился и кого хотел видеть. Но профессор хворал в своей Калькутте, откладывал приезд с месяца на месяц, и Вальди подумывал о том, чтобы сесть в поезд и поехать навестить Бхарату. Почему-то, без оклика и зова, ему вспомнилось слышанное в ранние годы жизни религиозное изречение: «Посещение больного – дело богоугодное и праведное». Где он это слышал? В хедере? Или в родительском доме, когда отец с мамой были ещё живы и существовала семья, собиравшаяся за праздничным субботним столом, за которым велись библейские разговоры о высоком?.. Как бы то ни было, изречение пришлось кстати, Вальди встретил его смущённой улыбкой – и расплывчатая идея о поездке в не близкую Калькутту обрела вдруг плоть и встала на ноги. Праведное дело: надо ехать! Но – не завтра, не завтра…

Планы он не строил – ни на завтра, ни на послезавтра. Планы остались в прошлом, в джунглях, откуда Хавкин, обозначив для себя цель – вытравить, пусть даже ценой собственной жизни, смертоносные инфекции, – не вылезал неделями. А потом грянул Лондон, как гром с ясного неба, и всё изменилось невосстановимо. Из дебрей леса, сквозь частую решётку из лиан и стволов, мир выглядел иначе: жёстче и проще. Из окна флигелька он виделся иным – дремотным и приглаженным. И дело было даже не в том, как что выглядело; раньше, выбираясь из джунглей урывками, он жил в том мире, а теперь живёт в этом. И тот мир был ему больше по душе.

Сидя над микроскопом в лаборатории или в притемнённом углу своей гостиной, он видел дикий лес, и себя в лесу – со своими сотрудниками, среди непокорных обитателей очередной чумной деревеньки, отбивавшихся от прививки. Хавкина тянуло туда более, чем куда бы то ни было, даже более, чем к больному Бхарате Раму, в Калькутту. Поэтому он решил, не откладывая, ехать в джунгли, в экспедицию. То был рискованный шаг возврата в прошлое, и Вальди осознавал опасность падения с сахарной горы надежды, маячившей перед ним, – но сидячий образ жизни затягивал его в пучину растительного существования; это было почти непереносимо, он не желал этого принять.

По своему обновлённому, повышенному статусу Хавкин мог ехать в экспедицию, в лес лишь с надзорной целью: проверять и направлять работу экспедиционных групп, проводящих лечебно-профилактическую вакцинацию населения. По штату ему полагалась в поездке сопровождающая охрана – отряд из дюжины солдат под началом младшего офицера: в джунглях действительно случались время от времени неприятные инциденты, иногда с летальным исходом. Вторжение в лес этой маленькой армии вызвало бы смятение и нагнало страх на местных жителей, далеко не всегда мирно настроенных по отношению к пришельцам. Совершенно неотличимая друг от друга форменная одежда, обувь и ружья солдат погрузили бы полуголых деревенских людей в оцепенение, близкое к шоку: они с таким маскарадом никогда ещё не сталкивались, и вот природная и милая лесная жизнь ставит перед ними необъяснимую задачу.

Хавкин решил ехать не мешкая. Сборы были недолгими. Джунгли начинались сразу за окраинами Бомбея и тянулись на восток, на непроходимые сотни миль. Этот лес ничем не отличался от бенгальского: та же гуща, та же толчея деревьев. Джунгли как джунгли… Всё то же – да не то; и не только солдаты тут помехой. В калькуттских кинжальных экспедициях Вальди исполнял роль острия клинка: перед враждебной толпой он демонстрировал безвредное действие шприца на себе самом, и иглу дрожащим аборигенам всаживал собственными руками. Переходя от деревни к деревне, он шёл вперёд по своему опасному пути улучшения мира – а теперь, совершая инспекционную поездку, ему предстояло двигаться по кругу. И это, вместе с воинским отрядом, унылое движение его удручало.

Он не жалел о том, что пустился в путешествие; ему вообще несвойственно было сожалеть о чём-либо в своей жизни. Не воинственных дикарей искал он, огороженный солдатами, в чаще леса, не змей с пауками и не смертоносные вирусы – а прежнего себя. Истекшее время он искал, вчерашний день, и себя в том дне. Искал и не находил.