Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

На четвёртый день ему стало ясно, что находки не будет. Поиски безрезультатны, прошлое не откроется. Всё на месте, всё как было прежде – а его, Вальди, там нет. Государственный бактериолог, инспектор Хавкин, принимающий по утрам рапорт офицера охраны в своём шатре – есть. А продирающийся сквозь заросли, покрытый укусами малярийных комаров, царапинами и ссадинами, одержимый своей идеей просветления тёмного мира Вальди Хавкин исчез и, похоже, навсегда. Как, собственно говоря, и сама эта светлая цель на горизонте, ещё недавно казавшаяся достижимой. Другие наступили времена, другие открылись горизонты. А ведь не позже чем вчера, несомненно, всё было совсем иначе, и никакого не имеет значения, что это «вчера» осталось в соседнем прошлом, к которому не следует тянуть руки. Прошлом, расположенном несколькими годами раньше – но и это тоже не означает ровным счётом ничего, потому что люди придумали часовые стрелки, а к ходу времени они непричастны. Можно сколько угодно прокручивать стрелки назад, но это ничего не изменит и не приблизит прошлое. Пустая затея получилась из этого похода в лес, ничего, кроме усталости, не принесшая; можно возвращаться в Бомбей. С безразличием глядевшему на зелёные заросли Вальди вдруг вспомнилась стихотворная строка, слышанная когда-то и где-то: «Не воскрешайте ввек воспоминаний, не обновляйте дорогую быль». Кто это? Кто бы то ни был, но он прав…

– Вот, строчка прилетела, откуда ни возьмись, – рассуждал и раздумывал Вальди Хавкин, неторопливо дожидаясь прихода ночи в гостиной своего флигелька. Граммофон играл Баха, белый павлин покрикивал за окном, давая о себе знать. – Откуда же она взялась? Из ниоткуда?

Дать ответ на этот назойливый вопрос он не мог – не помнил, что именно и при каких обстоятельствах связывало бы его со стихами. Вальди вообще несколько смущало появление в последнее время предметов, ему несвойственных: сны, стихи, размытые видения. Проще всего было бы объяснить весь этот ералаш переломным возрастом, но Хавкин не склонен был облегчать себе задачу, он выслеживал разгадку в иных, высоких и смутных сферах. И не находил.

Тем временем поле деятельности противочумного центра расширялось неуклонно. «Противочумный» – так он назывался по старинке: за узорчатой чугунной оградой бывшего дворца португальского наместника бактериологическая лаборатория стала как бы прикладной частью целого комплекса. Цех по изготовлению вакцин наращивал производство, и виварий расширялся. Теперь там появились и змеи – четверо сотрудников бились над созданием сыворотки от змеиного яда. Хавкин с любопытством наблюдал за их усилиями – эта четвёрка, включая заклинателя кобр, числилась в лабораторном штате. Директор комплекса, деловой человек с коммерческими наклонностями, поощрял работу над товарными изделиями – реализация «лимфы Хавкина», к которой, наконец-то, проявили интерес в Европе, уже приносила изрядный доход, а скорое появление на рынке противозмеиной сыворотки сулило попросту златые горы: змеи жалят людей по всему свету.

Бактериологическая лаборатория, основанная здесь десять лет назад в самый разгар чумной эпидемии, называлась теперь, для простоты и ради красоты устной речи, Институт махатмы Хавкина. Вальди такое уличное возвеличение скорее потешало, чем подогревало его гордость: научные достижения он относил к своим обязанностям, а не к заслугам. Но и достижения с ходом времени шли на спад: азарт погони за общечеловеческой справедливостью изрядно рассеялся, мир остался незыблем, а если даже и изменился на самую малость, то к худшему.

Вести от Бхараты Рама приходили неутешительные: он всё болел, шансы на его выздоровление были ничтожны. Хавкин запасся свежими научными журналами, сел в поезд и через весь Индостан покатил на Восток, в Калькутту.

Затяжное, с путевыми ночёвками путешествие для всякого русского человека – это авантюра особого рода, скорее всё же желанная, чем отталкивающая. Смена обстановки, уклонение от обрыдлых ежедневных обязанностей, заплетающаяся свобода ног, наконец – ну, разве это не великолепно! Одним словом – поехали! А там поглядим… Вон, и Гоголь, помещая в свою бричку мошенника, а на козлы – придурка, не даёт ответа, куда держит путь птица-тройка. Это не главное! А главное то, что в испуге шарахаются от неё и уступают дорогу встречные-поперечные.

От поезда Бомбей-Калькутта никто никуда не шарахался, разве что звери лесные; о слоне, угодившем под паровоз, знали несметные индийские массы. Повезло кочегару, что то был слон, а не корова: окажись под колёсами коровёнка – и индийский народный бунт, не уступающий русскому, грянул бы. Народные бунты повсюду одинаковы, если присмотреться.