— Видали мы таких пленных, — проворчала будочница. — Берите старую, расхворалась, везите в Москву, если люди, конешно.
— Пока живы — люди, — заверил военный, повернулся к Але, вскинул руку к шапке: — Разрешите представиться: Петя. До войны девушки звали Петечкой. Артист разговорного жанра, на войне добровольцем, хотел геройства, а попал в интенданты, вот еду квартирьером впереди сибирского эшелона.
— Кончай свое эстрадное представление, Петечка, больная у нас, — угрюмо обрезала его Нюрка.
— Разумеется! Больную в кабину, а я с вами, девушки.
Он помог маме выйти, расселись по местам. Нюрка сразу занялась поклажей, увязывала в темноте кузова под брезентовым верхом, перекладывала. Аля высунулась из-за брезента, глянула, а луна опять светит полным кругом, тихо, будто никакой поземки и не было, ни туч, ни снега. Кругом ровное поле, чистое, бледное и тишина…
— Будто никакой войны нет… — И крикнула будочнице: — Спасибо!
Та взмахнула рукой в ответ, побрела к будке.
— Угощайтесь, — сказал Петя и сунул в руки Але и Нюрке по куску сахара.
— Солененького бы, — вздохнула Нюрка, но от сахара не отказалась. — Неплохо устроился.
— В армии не разрешают выбирать, а как просился! Хоть в пехоту.
— А ты где? В пехоте и есть, по петлицам видно, — засмеялась Нюрка.
Отодвинув брезент, Аля смотрела на убегающее шоссе. Вот и Москва. Тут дорога наезженная, все движутся в Москву… Не только военные, и машины, и тягачи, и танки. Едва рассветало. Нюрка радовалась:
— Успею придремнуть до смены, мне к двадцати часам, а вот Пална не сможет сегодня.
Аля промолчала. Ехали через центр, повернули на улицу Герцена. У Никитских ворот машина остановилась. Петечка ловко, мячиком, выпрыгнул, за ним Аля. Нюрка выжидающе смотрела на них.
Шофер, молодой парень в полушубке, уже стоял перед машиной и оглядывался, ища чего-то:
— Старшина, — обернулся он к Петечке. — а где ж ворота?
— Какие ворота? — заморгал Петечка темными глазами.
— Никитские. А еще москвич…
Аля посмотрела в розовое, симпатичное лицо шофера-сибиряка — шутит? Нет, серьезен. Зато красное лицо Петечки расплылось в белозубой улыбке.
— Ворота здесь были в старину, осталось только название.
— Раз, два, три… пять, шесть… — крутя головой, считал шофер. — Семь, восемь! Ворот нету, а углов на них выходит восемь. Куда дальше, старшина?
— По приказу наших дам. Далеко ваш дом, девушка?
— Рядом, на Малой Бронной. — И Аля встала на подножку возле мамы.
Петечка прицепился у кабины с другой стороны, так и въехали на Малую Бронную, а с нее во двор.
Мужчины помогли маме дойти прямо до постели. Нюрка с Алей вволокли в комнату санки, подняли светомаскировочные шторы.
— У вас в доме сибирский холод, — пошутил Петечка.
— Сейчас керосинку зажжем, чайку поставим, прошу с нами, — пригласила мама военных.
— С удовольствием бы, но ни минутой не располагаем, уж извините. — И Петечка откланялся.
Шофер уже сигналил ему из кабины. Петечка хотел еще что-то сказать, но вскинул руку к шапке, четко повернулся на каблуках и вышел.
Дав маме лекарство, Аля поставила на керосинку маленький чайник.
Мама прикрыла глаза, кажется, задремала, Нюрка раскладывала продукты на две неравные части. Тут и явилась Мачаня.
— Надо же, поднялась! — удивилась Нюрка. — Вон твоя жакетка, никто не польстился.
— А я так надеялась, — искренне расстроилась Мачаня.
— Дай ей сальца из моей доли, — не открывая глаз, велела мама. — Для Люськи.
— Твоя доля главная, Пална, заработала, только прикрываться ребенком здоровой бабе, лезть за даровщинкой — не манер, — выговаривала Нюрка Мачане, отрезая дольку сала. — Принесла бы кофею для своей жалельщицы, сердце подбодрить, у тебя же есть!
Мачаня забрала сало, шубку, улыбнулась, уходя.
Напоив маму с Нюркой чаем, наскоро проглотив хлеба с сальцем, Аля побежала в поликлинику, вызывать маме врача.
34
В перерыв между лекциями Аля прибежала домой покормить маму. Быстренько зажгла керосинку, состряпала клецки из деревенской муки, заправила жареным сальцем, хотела подать маме в постель, но она сказала бодро:
— Сяду за стол.
И села. Аля налила тарелку ей, поставила себе, в дверь постучали. В комнату вошла немолодая женщина, врач их участка.
— С нами обедать. — Не ожидая ответа, Аля подвинула свою тарелку Горбатовой, так, по фамилии, ее звали все пациенты их двора.
— Отказаться не в силах! — И, сдвинув теплый платок с головы на плечи, Горбатова стала торопливо есть. — Набегаюсь из дома в дом, промерзну, есть иной раз ужасно хочется…
Эту полуседую женщину Аля помнила с детства. Только раньше она цвела румянцем, а теперь бледная, кожа на щеках дряблая, но глаза веселые, прежние. Поев, Горбатова занялась мамой.
За воротами, когда надо было идти им в разные стороны, врач сказала Але:
— У тебя, вижу, все к лучшему, лицо даже немного округлилось, порозовело, так? — Аля кивнула. — А вот мама… береги ее, сердце ослабло, недели две подержу на больничном, а там посмотрим…
— В больницу? — И перед глазами коридор, забитый койками, какая там маме поправка, в этой больнице?
— Будем отстаивать. — Горбатова тронула Алю за подбородок теплой рукой.