Малая Бронная

Очнувшись, Аля увидела разложенные на высокой кровати с горкой подушек их вещи, а на полу какие-то свертки, кульки, пузатенькие мешочки. Но главным был стол. Его отодвинули на середину горницы, покрыли чистой скатеркой, а на нем! Миска с нарезанным розовым салом, грибы, темно-блестящие, с крупно нарезанным луком, румяные лепешки, источающая пар картошка. Посредине всей этой снеди зеленоватая бутыль. Мама засуетилась:

— Нам пора, женщины, спасибо.

— Поглядим, чего наменяли, — не согласилась сразу уходить Нюрка от такого стола, но мама сердито прошептала:

— Разве не видишь, как всего много? Какая уж тут проверка…

Вместе с Лиданькой к ним подошла черноглазая женщина в черном платочке, сказала строго:

— Просим отведать нашего хлеба-соли. — И поклонилась.

— Вроде напросились, — засмущалась мама. — У вас праздник, а мы тут незваные гости.

— Какие теперь радости? — вскинула черные печальные глаза женщина. — Похоронка нам… поминать будем, не откажите… — И хозяйка вдруг качнулась, бледнея.

— Опять обмерла! — подхватила ее Лиданька, сажая на лавку.

Анастасия Павловна пощупала пульс, вгляделась в посиневшие губы хозяйки, коротко приказала:

— Воды! — И достала из кармана своей жакетки пузыречек с лекарством.

Накапала в стакан, долила водой, напоила хозяйку:

— Положите на лавку без подушки, а ноги повыше, вот так, да пустите в дом свежего воздуха, вон нас тут сколько набилось.

Женщина пришла в себя, но серость с лица не сходила. Вылив в стакан остаток капель, мама велела ей выпить.

— А вы вот что, девчата, найдите-ка карты да похоронку покажите.

Подали растрепанные, пухлой горкой, карты и серую, такую же, как была у Веры Петровны на Пашку, бумагу.

Мама пробежала ее глазами, остановилась на дате.

— Вон как торопливо месяц ставили, могли и ошибиться, — сказала мама, возвращая похоронку.

— Да как узнаешь? — сказала Лиданька.

— Да по картам, — уверенно ответила Нюрка, прекрасно зная, что мама не умеет гадать.

— Умеешь? — обернулась к ней хозяйка.

— Куда мне, вот Пална… на все руки, что лечить, что гадать.

У Анастасии Павловны пальцы подрагивали, когда брала карты. Лиданька освободила край стола, и мама раскинула… пасьянс. Уж Аля-то знала его. Бывало, затоскует мама и разложит карты веером:

— Отвлекусь немного…

С наступлением войны про пасьянс и не вспоминала, некогда, хотя плохого в жизни хоть захлебнись.

— Не по-нашему расклад делает… — шептались бабы.

— На городскую особицу, не по понятию нам…

А мама изредка бросала пару слов:

— Казенный дом… больная постель… черное известие. — Покидав еще карты туда-сюда, мама их отодвинула: — Если карты верные, в госпитале ваш Митя, на худой конец в плену.

Женщина, все еще лежащая на лавке, вслушивалась не столько в слова, сколько в голос мамы, тихий, но убежденный тон. Она села, сказала расслабленно:

— Так это… раз такое дело… поминки нельзя. Хоть и мало веры, а греха на душу не возьму. Тогда что ж? Самодельного спирту «три свеколки» за возврат Мити и всех наших мужиков! А?

— За победу!

Выпили помалу, бутылка-то невелика, да бабы и не старались.

— Не набалованы вином, не приучены, — отнекивались они от напиравшей Нюрки.

— А мы гуляли до войны! — И Нюрка вслед за своим стаканом допила мамин.

— Москва-то цела?

— А как же? Мы ж из нее и обратно, — повеселела Нюрка, уминая сало и лепешки.

— А сибиряки прикатили?

— Хватились! Похаживают по Москве в тулупчиках, крепкие мужики.

— А вы-то чем кормитесь-отапливаетесь?

— Известно… мороженой картошечкой, а топка, — Нюрка постучала себя по груди, — сердце, пламенный мотор!

— Правда ли, округ Москвы все во рвах и рельсами стояком утыкано?

— Правда, — вздохнула Аля.

— Ты гляди, живет Москва!

Кто-то затянул грустно:

Ой, летят утки, летят утки я два гуся,
Ой, кого люблю, не дождуся…

— Проклятущая война! Весна явится, кто пахать-сеять будет?

— Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик! — вскочила, приплясывая, крепкая женщина в сережках. — Выдюжим!

— Ежели нет? Чего фронту пошлем, чего сами есть будем?

— Деревня завсегда — кормилица, семь шкур сдерут, а у нас — восьмая!..

Аля подошла к задремавшей прямо у стола Нюрке, отвернула рукав, глянула на часы: ночь! Десять часов, давно пора собираться.

33

— Тетечка, деушка, вы бы остались, — упрашивала Лиданька.

— И то, ночью не путь, света дождитесь, — поддержала ее хозяйка дома.

— Нам же утром на работу, это ж не колхоз, город, а время военное, — досадовала Нюрка, что проспала.

До околицы, на самый гребень холма, шли с провожатыми. Тут распрощались.

— Приезжайте еще.

— Вспомните, коли что…

— Спасибо, спасибо, — благодарила Аля.

Мама шла налегке, и так задышка мучила. А Нюрка приказала Але:

— Впрягайся пристяжной, возок не легонький.

Тучи рассосались, выглянула луна, круглая, плоская, сделав снег алюминиевым, неживым. Сугробы, равнинки, а они идут себе по утренним следам, за день снег не выпал, целехоньки две врезки полозков Алиных саночек и смешанные следы ног. Мама вдруг спросила:

— Нюра, зачем ты это сделала?