Малахов курган

Обратясь к народу, Нахимов перевел на русский язык, что, по словам пленника, в Лондоне считают Севастополь уже взятым.

В толпе засмеялись.

Один из матросов крикнул:

— Павел Степанович, скажите ему подходящее по-нашему!

— Сказал бы, да он не поймет, — улыбаясь, ответил Нахимов и, обратясь по-английски к пленнику, что-то ему сказал.

Пленник усмехнулся.

— Я сказал ему: «Мои матросы говорят, что они умрут все до одного, но не сдадут Севастополя!»

Маринка хлопнула в ладоши и воскликнула:

— Девушки! Привели человека, как теля на веревке, а он еще смеется... Посмотрела бы я, как бы ты полез с ружьем к нам на штурм! Я б тебе показала!

Взгляд пленника встретился с горящим взглядом Маринки.

Нахимов поднялся со скамьи.

— Спасибо, молодцы, за службу! — обратился адмирал к Стрёме и Михаилу Могученко.

Веня высунулся вперед.

— И тебе, юнга, спасибо. Молодчина... Посмотрите, Малькольм Дуглас, на этого мальчика. Вы перед ним, как Голиаф перед Давидом. А он вас не боится! Я должен бы вас отправить в палатки для пленных, — сказал Нахимов, — но сегодня мы торжествуем. Ступайте, Дуглас, к своим и скажите им, что мы погибнем все до одного, но не отдадим Севастополя!.. Ступайте же, вы свободны... Пропустите его, — приказал Нахимов, — я его отпускаю: пусть он уверит своих, что в Севастополе от мала до велика — не только матросы и солдаты, но женщины и дети — готовы биться до последней капли крови...

Народ молча расступился, открывая пленнику дорогу. Шотландец несколько мгновений простоял в нерешимости, потом повернулся и пошел к валу. Он с разбегу вскочил на насыпь, оглянулся, махнул рукой, спрыгнул в ров и пошел в сторону пятиглазой английской батареи.

Погасили факелы. Народ расходился.

Наташа кинулась на шею Стрёме, целовала его, плача и смеясь, бранила, что он не бережет себя. Маринка тормошила Веню. Хоня с улыбкой смотрела на братьев и сестер. К ней подошли Панфилов и Нефедов.

— Слава богу, все живы! — сказала Хоня, глубоко вздохнув.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Осенние невзгоды

Корнилова похоронили в городе на высокой горе, рядом с могилой адмирала Лазарева.

Бомбардировка Севастополя, начатая 5 октября, продолжалась, постепенно утихая, целую неделю. Намерения неприятеля сделались ясными. На штурм французы и англичане не отважились и приступили к осаде. По ночам неприятельские войска занимались постройкой окопов на расстоянии четырехсот — пятисот метров от севастопольских укреплений; неприятельские стрелки занимали эти окопы и днем вели прицельную стрельбу по защитникам Севастополя. На этом расстоянии огонь из винтовок сделался опасным. На батареях и бастионах пришлось беречься не только от бомб и ядер, но и от штуцерных пуль. По мере приближения неприятеля возросла важность ружейного огня и с нашей стороны. Батареи и бастионы приспособили к ружейной обороне. Начали строить контрапроши — передовые окопы для прикрытия стрелков.

Из первой линии своих окопов неприятель начал рыть зигзагами ходы в сторону крепости. Овладевая местностью, окружающей Севастополь, неприятель вместе с тем придвигал свои батареи ближе к городу. Враг сжимал Севастополь подковой осадных работ, продолжая обстрел города и укреплений. Огонь неприятельских орудий сосредоточился главным образом на Четвертом и Третьем бастионах. Поэтому можно было догадываться, что неприятель надеется в этом месте прорваться в город, приблизясь к нему закрытыми от прямых выстрелов ходами.

Ночью требовалось неусыпное наблюдение за неприятелем, чтобы уберечься от внезапного нападения. С этой целью в поле высылались в сторону неприятеля сильные секреты для наблюдения за ним.

Делались и вылазки из крепости более крупными отрядами: из десятков и сотен охотников.

Отряды, пользуясь ночной тьмой и шумом осенней непогоды, подкрадывались к неприятельским окопам, выбивали штыками работающих там саперов, засыпали рвы, уносили отбитое оружие и инструменты и возвращались обратно под защиту севастопольских батарей.

По ночам севастопольцы исправляли повреждения, нанесенные за день вражеским обстрелом.

Ранение

Осень тянулась долго и безнадежно. Солдаты и матросы очень страдали от холода и осенней слякоти. Шинели у солдат сопрели от грязи, сырости и пота и превратились в грязные лохмотья. Новых шинелей не было. Полушубков интенданты заготовили очень мало: их хватало только часовым и охотникам в передовых окопах. Чтобы люди могли в спокойные минуты отдохнуть на вахте, им выдали по распоряжению князя Меншикова на подстилку большие рогожные кули из-под овса. Кулей на всех не хватало. Их выдали примерно один куль на двоих. По привычке все делить поровну — и радости и невзгоды, прибыли и убытки — солдаты распорядились очень остроумно, разрезав кули по длине на две равные части: «одну половину тебе, другую половину мне». И так каждый из солдат получил половину рогожного куля. Надев свою половину на голову уголком, каждый солдат обрядился в род башлыка с коротким плащом.