Мальчик, которого стерли

Мы с отцом почти не разговаривали, пока ехали в тюрьму. Прошел месяц с тех пор, когда мои родители узнали, что я гей, а теперь близились каникулы Дня Благодарения, неделя, которую мне в основном пришлось провести дома, с чувством, что я мало за что могу быть благодарен. Я сидел рядом с отцом на пассажирском сиденье его красного «форда Ф-150 лариат», глядя, как деревья наступают и отступают вдоль края извилистой дороги, как складываются горы вокруг нас, уводя нас в центр того пространства, которое, как объявил губернатор штата, однажды станет «Меккой Озарков». Я закрыл глаза, но образ все еще стоял перед ними: усеянные соснами вершины, иголки сосен, которые уже становятся коричневыми, и над всем этим, как тепловая лампа, висит утреннее солнце.

Моя семья предприняла паломничество в этот город в 1999 году, сразу после того, как мы уступили наш хлопкозавод конкурирующей корпорации, много времени спустя после того, как этот город уже превратился в место обитания чикагцев, вышедших на пенсию, и южных фундаменталистов, покупающих дешевую собственность там, где можно спокойно хранить и носить оружие, хвастаясь этим. За пять лет с тех пор, как мы переехали, мои родители научились ладить с некоторыми северянами, говорить слегка в нос, меньше улыбаться. Люди приезжали сюда, чтобы изменить свои жизни к лучшему, чтобы жить в другом ритме, хотя потом мне придется узнать, что перемена мест никогда не изменит такого, как я, что никакое количество камуфляжа не спрячет однополых фантазий, которые у меня были с седьмого класса.

— Ты готов? — спросил отец, его взгляд скользнул с дороги на мои руки, нервно сжатые у меня на коленях.

— Готов, — сказал я, пальцы застыли, сложенные домиком, похожим на шпиль церкви. Я вспомнил стишок, которому учили меня в воскресной школе: «Вот и церковь. Вот шпиль над ней. Дверь открой, увидишь людей».

— Это будет не такое образование, к какому ты привык, — сказал отец. — Твои профессора в колледже такому не научат.

Работа отца теперь по большей части включала образование людей вне стен церкви. Нарастающие амбиции заставляли его свидетельствовать перед заказчиками в дилерском центре, число которых тоже все нарастало, заставляли ходить по соседним улицам за нашим домом и стучаться в двери в поисках потерянных душ, а теперь — его крупнейшая миссия — свидетельствовать перед забытыми, повергнутыми в прах заключенными местной тюрьмы. Сегодня я в первый раз был его тенью на утренних субботних посещениях; раньше я никогда не бывал в тюрьме, хотя он уже много раз приходил туда, и я все еще находился в полудреме, непривычный к новому расписанию, которое предложили мне родители после того, как Дэвид выдал меня: теперь требовалось приезжать из колледжа в пятницу днем и рано вставать субботним утром, чтобы больше времени проводить с семьей.

После нескольких минут тишины отец нажал кнопку радиоприемника. Диск «Creedence Clearwater Revival» заменил тишину легкими нотами «Ручья Луизианы», наполненными ностальгией и счастьем, которых никогда по-настоящему не испытывал ни один из участников группы. Всякому прохожему на дороге, должно быть, казалось, что мы счастливы и едем смотреть какую-нибудь достопримечательность у дороги.

Я снова закрыл глаза, прижав запястья к векам, пока образы на сетчатке не распались на части: ледяная глыба, уходящая в черную арктическую воду.

* * *

Образы того, что случилось в ночь изнасилования, тоже оставались со мной, пробираясь почти в каждую минуту наяву: смутный образ младшего мальчика, которого Дэвид, по его словам, изнасиловал; картина, как Дэвид возвышается надо мной, пригибая мне голову вниз. Была секунда, когда я чувствовал себя спокойно; в следующую приходило какое-нибудь завалявшееся воспоминание, и неконтролируемый гнев охватывал меня, гнев, направленный на меня и на все вокруг меня, желание разрушить все, что я вижу.

После того, как Дэвид позвонил и выдал меня родителям, мама забрала меня домой из колледжа, поскорее проезжая на желтый свет, чтобы прибыть домой в рекордный срок. Пока ее тошнило в ванной, отец привел меня в свою спальню, примыкающую к ней; дверь захлопнулась за ним, и он объяснил: то, что я чувствую, неправильно, я просто запутался.

— Ты не знаешь, каково это — быть с женщиной, — говорил он. — Нет ничего в этом мире, подобного удовольствию, которое существует между мужем и женой.

Я не знал, что сказать. Я вел указательным пальцем по подушке, следуя за узором стежков вдоль желто-коричневой луковицы нарцисса. Если бы только я мог двигать руками! Мой профессор по религиоведению заметил однажды в классе мои беспокойные движения рук и пригласил к себе в кабинет, чтобы научить кое-каким своим техникам медитации. Левая рука лежит ладонью вниз. Поверни левую руку ладонью вверх. Только не говори себе: «Поверни левую руку». Осознанность — это все. Хотя мне мало удавалась эта техника, чем-нибудь занять руки — это было лучше, чем поддаваться дрожи.

— В этом столько тепла, это так естественно, — сказал отец, — быть с женщиной.