Мальчик, которого стерли

Номер в гостинице «Hampton», где мы с матерью остановились, пока я пребывал в ЛВД, был большим, но казалось, что он слишком мал. Хотя наши комнаты были раздельными, личное пространство каждого из нас отделяла только маленькая дверь из фанеры между гостиной и спальней, где спала моя мама. После первой недели терапии подробности комнаты, которых мы никогда не заметили бы при других обстоятельствах, начали приобретать что-то угрожающее. Ночью единственная лампа мерцала нам из угла комнаты, ее сломанный двойник темнел в противоположном углу. Люстра над головой была связана с вентилятором, и нельзя было включить свет, чтобы лопасти не начали нарезать воздух у нас над головами неприятными быстрыми потоками. Внезапно в тусклом свете казалось, что наша плотная металлическая дверь недостаточно крепко запирается; легко было представить, как кусачки перерезают поперек тугую цепочку. В любое другое время нашей жизни это была бы идеально хорошая, безопасная комната — и все же каждый вечер я прислонял кофейный столик к двери, надеясь, что, по крайней мере, услышу шорох по небольшой полоске линолеума, прежде чем непрошеному гостю удастся войти в комнату. Стоя перед зеркалом в ванной, я представлял скрытые камеры, нацеленные на мое обнаженное тело. Принимая душ, я думал о Хичкоке и его сияющем ноже в «Психозе». Я думал о Дженет Ли, которая удирает из города с запасом краденых наличных на пассажирском сидении и направляется в какой-то непримечательный мотель, где можно найти временное убежище. Само за себя говорило то, что ни мама, ни я никогда и никого не просили исправить эти мелкие проблемы. Хоть я этого тогда и не понимал, эти проблемы были для меня утешением: место, которое они занимали в моем уме, было бастионом против куда более грозных непрошеных гостей, которые, сгруппировавшись, ждали где-то за пределами моего ограниченного поля зрения. Каждый дюйм комнаты, ощутимый во мраке, выученный наизусть: комната. Если какой-то предмет был не на месте, если что-то менялось хоть немного, это могло насторожить меня в ожидании более крутых изменений, которые совершались рядом, за порогом. Если бы улучшения начались здесь, в этой комнате, тогда они могли продолжиться ad infinitum[22] за ее пределами. Что тогда могло бы удержать меня от немедленных действий по текущему плану?

* * *

В воскресенье вечером я снова выскользнул из отеля после полуночи, чтобы пробежаться по пригородным улицам. Я бежал так далеко и упорно, что начал терять счет времени, и в этом безвременье глядел, как луна скользила по ночному небу. Я представлял, каким маленьким, должно быть, выгляжу сверху. Бог — мучитель, решил я, то и дело задирает маленьких. Почему Он сделал это с нами, с нашей семьей?

— На хрен Бога, — сказал я луне, снова почти ожидая, что меня ударит непостижимая молния. Когда ничего не произошло, я повторил проклятие, с каждым разом громче, слова отдавались эхом по пустым окрестностям. — На хрен Бога, на хрен Бога, на хрен Бога.

Я вернулся в комнату отеля и сложился пополам рядом со своей кроватью, меня чуть не стошнило от усталости и страха. Кто я такой? Кто этот человек, что проклинает Бога? И еще не легче — кто такой Бог? Покинул ли Он меня или изначально никогда не существовал?

Когда я сидел там, стараясь замедлить дыхание, я решил, что с помощью притворства пройду эту вторую неделю, стисну зубы и буду делать вид, что все прекрасно. Терапия превращала меня в человека, которого я не узнавал, и мне нужно было покинуть это место с относительно нетронутым сердцем. Логотип ЛВД, вырез в виде сердца, каждый день торчал передо мной в рабочей тетради угрожающим обрезанием, и меня беспокоило, что по ту сторону операции — только Т. со своей кучей кардиганов.

Одно было ясно: я не хотел действовать слишком быстро, тревожить персонал ЛВД своими намерениями. Я знал, что они немедленно сообщат моим родителям, и тогда моих родителей вынудят предложить, чтобы я остался дольше, на трехмесячную программу, потом на год, потом на два года — пока я не передвинусь на место своих консультантов, зажатый в цикл прогресса и регресса, так и не зная, кто я на самом деле. Белобрысый парень по-своему уже предупредил меня об этом. Роясь в списке контактов моего мобильника на следующее утро, он резко поднял глаза и сказал: «Надеюсь, это ты серьезно насчет срока своего пребывания. Здесь думают, что, может быть, ты это не серьезно». Я не мог сказать, заметил ли он номер «Марк, ванная», сможет ли он потом использовать эту информацию как свидетельство против меня, но, казалось, это не имело значения. Послание было ясным: самое важное — чтобы все выглядело в точности так, как неделю назад.