Мальчик, которого стерли

Я постучал механическим карандашом по желтой странице. Я был на полпути к пункту назначения, но ничего нового не ожидалось. Я пытался выискать в памяти сексуальную фантазию подлиннее, чтобы заполнить целую страницу, но большинство их уже истощилось, и то, что осталось, казалось слишком мелким, чтобы отмечать. Мой взгляд, который в старшей школе много раз следил за изгибом ноги какого-нибудь мальчика, пока темная внутренняя сторона его спортивных шорт не поглощала тайну. Реклама нижнего белья, мимо которой я проходил в отделе одежды магазина «Walmart», притворяясь, что питаю лишь небрежный интерес к покрою и посадке трусов-боксеров, сжимая ткань поверх брюшного пресса позирующей модели, будто испытывая прочность материала. С этой проблемой я рад был бы встать лицом к лицу — будучи относительно свободным от греха — но это все еще было проблемой. Я признался в этом Дж. еще сегодня утром, считая, что он провел больше месяцев в ЛВД и может что-нибудь посоветовать, и Дж. признался, что теперь он выдумывал почти все свои рассказы.

— У меня они кончились за первую неделю, пока я здесь был, — сказал он. Мы были одни во внутреннем дворе, некому было нас услышать. — И я решил, что новые попытаюсь выдумывать.

Остальные пациенты сгрудились рядом с кухней, поближе к кондиционеру. Я уже чувствовал, как капли пота формируются на лбу, солнце обжигает волосы.

— Правда?

Почти всегда разговор с Дж. ограничивался односложными словами. Я чувствовал себя глупым, стоя рядом с его умом, с его болью. Было то, что я не мог сказать, но хотел, чтобы он знал обо мне. Что при других обстоятельствах я мог бы быть по-настоящему умным. Что я читаю хорошую литературу. Что я собираюсь однажды стать писателем. Но я никогда не знал, как вставить это в беседу, чтобы не показаться неловким и эгоистичным.

— Если я буду раскаиваться в грехах, которые даже не совершил, — сказал Дж., закладывая длинную прядь за ухо, — думаю, что Бог сможет пропихнуть меня аж на Пятую Ступень.

По словам Дж., до Пятой Ступени было бесконечно далеко. И Пятая Ступень была все еще в семи кругах от финиша. В промежутке между его текущей ступенью, Четвертой — сделать глубокую и бесстрашную моральную инвентаризацию самого себя, и Пятой — признать перед Отцом нашим небесным, перед собой и перед другими человеческими существами точную природу наших прегрешений — лежала бездна, адский огонь. Одно дело — признать приблизительную природу наших прегрешений, но точную? Мы едва понимали собственные греховные побуждения. Даже если бы я на этой точке решился до конца искать исцеления и с тем же настроем начал проходить Первую Ступень, объяснить эти побуждения другому человеку во всех подробностях казалось почти невозможным. Даже Смид никогда не заявлял, что прошел все ступени, не запинаясь то здесь, то там.

— Большинство из нас учится прощать себя за отступления, — сказал Дж., касаясь моего плеча, когда оборачивался, чтобы оглянуться на нашу группу, его прикосновение, внезапный толчок, оставило металлический вкус у меня под языком. — Это все еще этап на пути. Мы признаем это, забываем и двигаемся к следующей ступени.

* * *

Я мог уже представить отвращение во взглядах персонала, когда скажу: «У меня была фантазия», и когда один из них скажет: «Вы можете объяснить ситуацию, не описывая слишком много греховных подробностей?» Во время сеанса терапии один на один с Косби было бы даже хуже. Меня попросили бы описать контуры моей фантазии, способы, которыми эта фантазия удерживает меня в тисках Сатаны, отвращение, которое я теперь питаю к ней, и лицо Косби дергалось бы от гадливости, которой я должен был бы подражать, если хотел убедить его в своем продвижении.

Я перечел образец МИ в рабочей тетради рядом со мной в поисках вдохновения.

«Мне не нужен секс или что-то другое, чтобы использовать как лечение, хотя я все еще иногда желаю этого. Мне есть что сказать, и я решил поделиться этим в рамках приличия. Я обладаю достоинством. Я умен, не лишен чувства юмора, заботлив и силен. Я мужчина».

Мы с мамой помолчали несколько минут, карандаш нависал над страницей. «Мужчина». Это слово казалось таким жадным, оно сидело в конце строки, суммируя все, что было написано до него. Но разве не это было конечной целью? Мужчина — значит сильный. Мужчина — значит натурал. Если бы мы только могли постигнуть суть того, что значит быть мужчиной, тогда могли бы постигнуть и остальное. Я вырвал исписанную страницу, скатал в шарик и выбросил в мусорную корзину. Слишком женоподобно. Лучшее, что я мог сделать в этом случае — переписать все неряшливым почерком, заставить себя быть как можно большим мужчиной на бумаге и в жизни. Я начал новую страницу. Предложения стали короче, глаголы прямолинейнее. Прежде чем мои консультанты забрали у меня блокнот, я производил на свет дурные подражания Фолкнеру; теперь я пытался имитировать Чехова, Хемингуэя, Карвера. Я писал о своих фантазиях с такой холодностью, о которой раньше и не знал, что она возможна.