Мальчик, которого стерли

ЛВД ясно обозначала «безопасную зону». На стене учреждения была карта, в которой перечислялись несколько зон города, где не было торговых центров, ресторанов, кинотеатров, светских книжных магазинов или магазинов порнографии. Любая часть города, по сути, была запретной, не считая тех мест, на которых было обозначено слово «Христос». Наш отель был расположен прямо в центре карты ЛВД, настолько далекий от греховных влияний, насколько это вообще было возможно. Мысль о том, чтобы покинуть его хотя бы на минуту, была искушением. Что-нибудь еще, кроме несвежих пирожков из «KFC», холодной подливки, груды обглоданных костей, набитых в бумажную коробку. Что-нибудь еще, кроме полупустых парковок и однообразных торговых центров. Я закрыл рабочую тетрадь, пластиковая обложка щелкнула вдоль пружины. Я представил щелканье ремня деда, представил отца в углу, поднявшего руку, чтобы защитить лицо.

— Он когда-нибудь сопротивлялся? — спросил я. — Папа? Когда-нибудь пытался уйти из дома?

Мама прошла мимо меня к двери. Она скользнула цепочкой по бороздке и отодвинула засов: пустой, режущий звук.

— Есть вопросы, которых я не задаю.

* * *

На улице воздух был еще жарче и влажнее, чем я помнил, но легкий бриз следовал за нами к машине, подталкивая вперед. После того, как я часами сидел под антисептическим светом учреждения, обещание изысканного ужина в хорошем ресторане было обещанием манны небесной. Я почти ожидал, что персонал ЛВД засечет нас, когда мы покидали парковку отеля, и их руки яростно замашут рядом с нашей машиной, но парковка оставалась пустой, пока мы ехали к магистрали. Мамино лицо скоро расслабилось и стало милым, таким, как я помнил, когда мы вместе ездили в город по магазинам. И чем дальше мы уезжали из отеля, тем больше нам удавалось выпутаться из настоящего, проскользнуть в альтернативное будущее, которое всего несколько мгновений назад казалось невозможным. Не то чтобы она перестала полагаться на терапию. За следующий час мама спросит меня раз шесть, думаю ли я, что собираюсь исцелиться. Мы просто решили в данный момент не обращать внимания на подробности.

— Куда мы едем? — спросил я, глядя, как запачканные сажей линии защитного барьера магистрали проносятся мимо окна.

Мама включила поворотник.

— Сюрприз.

Когда мы переехали через магистраль и свернули, зеркальный фасад отеля «Adam’s Mark» высился над нами, редкостный сверкающий бриллиант в центре города, и мама сказала те же слова, которые всегда говорила, когда мы проезжали мимо:

— Мы с твоим папой ходили сюда каждый раз под Новый год. Внутри было так красиво. Все было так красиво.

Но мы ехали не туда. Мы ехали в какое-то другое место, чтобы завести свои собственные воспоминания.

* * *

Я часто думал о той жизни, которую делили друг с другом мои родители до меня, о том, какой она казалась неизбежной. Мой отец, полузащитник. Моя мать, чирлидер. Все в городе болели за их успех. Бокалы с шампанским поднимались в канун каждого Нового года, единственный вечер, когда они позволяли себе пить спиртное: тост за следующий год, и за следующий, и за следующий, пока, должно быть, моя мама не встала наконец перед друзьями на верхнем этаже отеля «Adam’s Mark» уже без бокала в руке, провозглашая тост за новорожденного, который так и не появился на свет в тот первый раз. А потом был я, мальчик, в которого они вложили свои мечты. Было трудно представить, до какой степени они любили меня, представить легкость того упования, которое они, должно быть, возлагали на Бога в момент моего рождения без осложнений. Было трудно представить, как они должны были разочароваться, когда разгадали, что я не совсем такой, на какого они надеялись, что я — пятно на их союзе, в остальных отношениях безупречном.

Только сегодня утром я прочел свидетельство Смида на задней стороне рабочей тетради, где предполагалось, что мы могли однажды последовать тем путем, которым следовали многие из наших родителей. В «Путешествии прочь из гомосексуальности» Смид писал, что он встретил свою вторую жену, Вайлин, когда она работала во дворе. «Как романтично!» — писал он. Я представил ее в шляпе от солнца с обвисшими полями, в длинном платье, липнувшем к коленям, в резиновых шлепанцах на ногах с педикюром. Должно быть, она заметила ямочки Смида, когда он приблизился к следующему сорняку или выбившейся ветке с простой улыбкой ребенка, с улыбкой, которая столько мужчин увлекла в жизнь экс-геев. Шипение и брызги автоматических поливалок, движущиеся радуги. «Она знает, что в целом мои привязанности к мужчинам не изменились, но что я люблю ее глубоко и ежедневно делаю выбор остаться верным нашему браку, и что я не пожалел об этом решении».