Мальчик, который нарисовал Освенцим

Мы с блоковым взяли корзины, якобы для того, чтобы принести паек, и зашагали по главной дороге. Было безлюдно, словно в утренние часы. Мы увидели колонну женщин в платьях в полоску и блеклых косынках, идущих в сопровождении вооруженной надзирательницы из СС.

Мы ожидали увидеть обворожительных женщин, а вместо этого смотрели на таких же несчастных узников, какими были и сами. Истощенные фронтовики, а не женщины. У каждой на лице читалось страдание. В потрясении от увиденного я с трудом узнал маму.

Маме не было еще и сорока, но она выглядела такой же изможденной, как и остальные. Не сбавляя шаг, мы соприкоснулись руками. Мне тайком удалось поцеловать ее. Я вновь держал маму за руку – немыслимое чудо. Никогда не забуду те мгновения. Мама успела выразить надежду, что меня не отправили на слишком тяжелые работы. Она вытащила из-под лохмотьев, заменявших ей одежду, припасенный кусок хлеба. Взять его я отказался, и тут вмешалась охранница и отогнала меня. Наше общение не продлилось и 15 секунд.

Я видел маму, говорил с ней и даже смог подержать ее за руку – все это произвело ошеломительный эффект. Теперь у меня было целых три причины, чтобы бороться за жизнь несмотря ни на какие опасности: мама в соседнем лагере волнуется за меня и ждет писем; за океаном отец вместе с союзниками сражается за наше освобождение; за колючей проволокой есть мир, а в нем – будущее, ради которого стоит из мальчиков превратиться в мужчин.

Я понял, что женщинам приходится ничуть не легче. Работницы фабрик, складов и ферм, поденщицы и швеи трудились по 11 часов в день. К работе в канцеляриях допускались только молодые и привлекательные девушки. После той короткой встречи с мамой я отправился в первый блок к лагерному парикмахеру, чтобы обо всем ему рассказать. Может, он исполнит смутное обещание помочь, данное нам в первый вечер. Удивившись тому, что он, оказывается, занимает столь высокое положение и живет в отдельной комнате, я постучал в дверь.

– Молодец, что заглянул, – поприветствовал он меня. – Для начала ты просто обязан что-нибудь съесть, обычно люди за этим ко мне и приходят.

Я выглянул из крохотного окошка, выходившего прямо в душевую, где трио цыган под гитару пели для высокопоставленных лагерных начальников протяжные цыганские песни. А парикмахер тем временем достал еду, подобной которой не нашлось бы и в столице роскоши – Берлине.

Вылизав тарелку до блеска, я рассказал ему новости про маму. История его совершенно не удивила, и он сказал, что может проявлять благосклонность ко мне и остальным подросткам только в четырех стенах, которые надежно скрывают его от глаз неприятелей. Пытаясь подбодрить меня, он сказал:

– Но для вас, молодых, у меня всегда припасено что-нибудь вкусненькое. Заглядывай по вечерам, с тобой приятно посидеть, поболтать. Знаешь, я ведь уголовник-рецидивист, и уж как «организовывать», знаю. Я живу так уже больше десяти лет. При Гитлере – не при Гитлере, мне отсюда уже не выйти – а вы могли бы, но не выживите. Думаешь, эти заборы, газовые камеры и крематории Биркенау построили, чтобы мы выжили? Они сулят уничтожение. И вот этот мир пытается показать нам, уголовникам, и вам, молодым, что значит быть цивилизованным!

Мой новый благодетель отнюдь не был светочем надежды, но поскольку он был радушен и обладал влиянием, которое многим и не снилось, я решил поддерживать с ним дружбу. Обычно я приходил к нему дважды в неделю. Приятель мой был лысым, носил зубные протезы, а его голубые глаза смотрели на мир через драгоценные для узников очки. Но кое-что все же напоминало о его прошлом: на груди и руках виднелись бледно-синие татуировки с сердцами, ножами и инициалами.

Он рассказывал мне о своих подвигах в бытность взломщика сейфов, днях блаженной независимости, о семье, которая уже давно поставила на нем крест, и о трудностях на пустошах концлагерей на берегах Эймса[44]. Узник со стажем, он как-то спросил у меня:

– Знаешь, почему я разговариваю с новыми заключенными прежде, чем они отправятся в душ? Такие беседы входят в мои обязанности. Если они идут на контакт, то я сразу перевожу их в другую группу. Мне же интересны молчуны, потому что они могут прятать что-то во рту. И моя задача узнать, что именно. Обычно это ценности, которые я обязан передавать эсэсовцам. Но… – тут он открыл ящик, в котором лежали драгоценности и блестящие золотые монеты. – Я же не дурак, чтобы отдавать им все подряд. У меня есть верные друзья, которые обменивают эти сокровища на все, что мне нужно, и должен сказать, что даже офицеры СС не в силах мне отказать.

Как-то раз он ошарашил меня, сказав:

– Я больше не могу помогать тебе даром. Ты знаешь, что нам тут не хватает женщин, и мы уже забыли об удовольствиях, которые доставляет общение с ними.