Мальчик, который нарисовал Освенцим

– Так твой отец сражается бок о бок с союзниками?

– Да, надеюсь, – с гордостью ответил я.

– Не думай, что здесь всем на тебя наплевать, – сказал он тоном работника отеля, который приветствует новых постояльцев. – Это Бухенвальд, и здесь мы все подставляем друг другу плечо. Мы, политические узники, сделали все, чтобы улучшить условия содержания. Lagerschutz – одно из наших достижений. Вместо эсэсовцев у нас теперь своя лагерная полиция, люди, которым можно доверять. Это стоило нам нечеловеческих усилий, и нам очень нужна помощь новоприбывших. Надеюсь, что вам удастся найти себе здесь место.

Я сказал ему, что я еврей и вряд ли получу какие-нибудь привилегии. Но он не проявил к моему признанию никакого интереса.

– Мы здесь все равны, – ответил он. – Ты думаешь, что те вшивые привилегии, которыми нас наделили немцы, делают нас счастливыми? Это сущее унижение. Не думай о том, как на тебя смотрят эсэсовцы. Наша добрая воля и желание помогать друг другу, чтобы всем выжить, сильнее, чем у нацистов.

Тем же вечером лагерная полиция привела нас в сарай. Там нам выдали по миске супа. Мы два дня ничего не ели, но впечатления от последних событий настолько захватили меня, что я на некоторые время забыл о голоде.

Потом нас отвели в барак, где мы сели на пол в несколько рядов, обхватив ногами впереди сидящего, как если бы катались на санках. Это было сделано для сохранения тепла. Иного выхода не было: в окнах сарая не было стекол, и в них задувал ледяной ветер.

У двери стоял человек из Lagerschutz, следивший за нами. В других лагерях ему бы приказали запугать нас, но здесь, похоже, ему было сказано заставить нарушителей порядка сотрудничать. Я подумал, что, наверное, местное начальство более лояльное и милосердное. Первое впечатление, пусть и несколько противоречивое, все же было больше положительным. Уставший и совершенно разбитый, я уснул.

Утром нас отвели в так называемое «кино» – большой зал со скамейками, в котором, судя по стенам, раньше проводили показательные гимнастические выступления и демонстрировали фильмы. Там мы и провели карантин: собранные вместе, мы лежали прямо на полу, отгороженные от других узников колючей проволокой и лагерной охраной.

Меня отправили в «малый лагерь», который появился в Бухенвальде совсем недавно, специально для переселенцев с востока. Он раскинулся на расчищенном склоне холма, чуть ниже главного лагеря Биркенау.

Все бараки «малого лагеря» были деревянными, этим они напоминали Биркенау, и были разделены на семь комплексов колючей проволокой. В трех бараках размещались больные, еще в трех – инвалиды, а в оставшихся десяти – те, кто ждали своей очереди.

Теперь моим домом стал блок № 62. Сначала я спал на холодном, влажном полу. Потом мне выделили койку. Еще в Биркенау я узнал, что эти штуковины, в которых помещались мешки с соломой, одеяла, клопы, блохи, вши, мыши и пять узников назывались «ящиками». В «малом лагере» в нашем распоряжении не оказалось даже мешков с соломой, а лишь простые доски, на которых мы спали вдесятером.

Лежать приходилось на боку, как сардинам в банках, и не двигаться. Возможности перевернуться или спать на спине не было. На каждого полагалось не больше 30 сантиметров койки. Во время пробуждения, очень неприятного момента в жизни заключенных, руки и ноги у нас были затекшими, а спины болели. Те участки бедер, которые постоянно терлись о доски, покрылись непроходящими мозолями.

Нашими соседями по блоку в основном были украинцы и поляки, которых тоже эвакуировали из других лагерей.

Они были полной противоположностью тем праведным узникам Бухенвальда, о которых с гордостью рассказывал мне клерк. Каждый вечер между ними вспыхивали ожесточенные драки. Утром они выносили из барака раненых, избитых и истекающих кровью. Чуть ли не каждая ссора заканчивалась поножовщиной, но вмешаться было некому. Даже я купил себе нож. Для нарезки хлеба он был тупым, но большим, и при необходимости я мог использовать его для самозащиты.

Блок больше походил на логово диких зверей, которые выли, грабили и убивали. Темнота возвращала их в первобытное состояние: нужду они могли справить в миски, из которых ели днем. При свете дня они смотрели друг на друга глазами, полными ненависти и подозрений. Их души и тела постепенно загнивали. Некоторых объявляли сумасшедшими и «выслали». Мы знали, что это значит.

Вечерами после перекличек нам выдавали продуктовые диски (аналог карточек), которые мы обменивали на еду. Держать их нужно было крепко, чтобы никто не выхватил, а с целью защиты от карманников, мы прятали их в складках униформы. Это был вопрос жизни и смерти. Спустя несколько часов ожидания в очереди перед «кинотеатром» нам удавалось обменять их на литр жидкого супа и 300 граммов хлеба. Четыре раза в неделю нам давали 25 граммов маргарина, дважды в неделю – чайную ложку варенья или белый сыр, а по воскресеньям – долгожданные 50 граммов сосисок.