Мальчик, который нарисовал Освенцим

Как и в Освенциме, убежищем, где мы могли курить и обмениваться последними новостями, служила уборная – сарай с одним большим открытым баком. Мы присаживались на его край, словно птицы на телефонные провода, старались не потерять равновесие и следили, чтобы поблизости не оказалось какого-нибудь блокового, который может нам помешать. Нам повезло, что уборная располагалась в нашем отсеке, поэтому мы могли пользоваться ею даже ночью, но для этого нужно было пройти грязный каменистый двор. А вот узникам из других отсеков приходилось ждать определенных часов, чтобы сходить в туалет.

Уборная с раковинами была не так популярна; ее открывали по утрам всего на полчаса – вода была ледяная, а о полотенцах можно было разве что мечтать. Но всякий раз, встречая там знакомых, мы радовались и приветствовали друг друга щедрыми ледяными брызгами.

– Просыпайтесь, ребята, вы же хотите жить? – кричали мы.

Однажды нас без предупреждения погнали на работы. Мы оказались на поле, засыпанном камнями.

Нам было приказано собрать их и сложить в кучу, место для которой наметили в 450 метрах от поля. На протяжении всего пути к ней стояли охранники. Сперва я наивно решил, что они пришли отвести нас обратно в лагерь. Но эта теория быстро доказала свою несостоятельность, и я понял, что охранники там совсем не для этого.

Их разделили на пять разных групп. Первая криками подгоняла нас работать быстрее. Вторая рявкала, чтобы мы вручную оттаскивали не слишком тяжелые камни. Третья развлекалась тем, что била и пинала нас. Четвертая придумывала игры: бег наперегонки, бег с препятствиями, бег с завязанными глазами и огромным камнем в руках. Пятая группа уселась под деревья, что росли неподалеку, и наблюдала за всем с винтовками наготове. Если бы кто-то из нас решил к ним приблизиться, они бы открыли огонь.

В тот вечер я вернулся в барак весь в синяках, мозолях, без сил и расстроенный. Но у меня был повод не впадать в полнейшее отчаяние.

Я внимательно осматривал окрестности, таинственные и скрытые от посторонних глаз заграждения, ту самую «неизвестность», которой страшится любой новоприбывший. И теперь, когда я увидел ее, я мог с ней бороться. По дороге на работы я запоминал планировку жилых кварталов СС: солдатских казарм и офицерских вилл.

Судя по всему, на каждую хибару на территории лагеря, приходилось по три здания за колючей проволокой. В казармах СС мог разместиться гарнизон из 15 000 солдат. Но это еще не все. Бухенвальд оказался государством в государстве. В нем были свои парки, живописные деревеньки, зоопарк, яма с медведем, вольер, манеж, концертный зал и так далее – все ради удовольствия «расы господ».

Нам же Бухенвальд мог предложить огромное количество заводов по производству боеприпасов, фабрики, где делали запчасти для ракеты «Фау-2», и каменоломни.

Они говорили, что руководство знает о том, что мы потратили много сил на дорогу, а потому необходимость работать была временной. Это было вранье – как и то, что мы были «заключенными под стражу в целях защиты».

Мы выходили на работы, приносившие нам много новых впечатлений, день за днем, неделю за неделей.

Например, однажды нас послали расчищать участок леса, который выглядел так, как будто на него упала бомба. Он находился далеко от рабочей зоны лагеря, поэтому нас сопровождала цепь охранников. Эсэсовцы приказали нам собрать все камни и упавшие ветки, а затем спрятались где-то за деревьями.

Я отделился от остальных и увлеченно рассматривал пробивающиеся из земли молодые лесные растения. В голове у меня постоянно прокручивались истории о заключенных, которых обманным путем «застрелили при попытке к бегству». Потому что за каждого сбежавшего заключенного застреливший его охранник получал награду: пять рейхсмарок, пачку табака и трехдневный отпуск.

Я услышал выстрелы и ничуть не удивился. Чтобы и меня не посчитали попытавшимся сбежать, я, продираясь через подлесок, помчался к месту сбора: взгляд мой был устремлен строго вперед, а слух старался уловить голоса. Мне повезло – удалось встать в строй за спинами остальных…

Я точно знал, что ветераны Бухенвальда не преувеличивают, рассказывая о том, что им пришлось пережить. Я испытал все это на собственной шкуре. Оставалось только гадать, как этим «первым номерам» удалось выжить. Думаю, они знали о чем-то великом, ради чего стоило жить.

На дворе стоял март 1945 года. Вся жизненная цель свелась к утомительному и невыносимому ожиданию.

Мы ждали положенный нам литр супа, ждали перекличек, ждали, когда освободится место в уборной, ждали, когда можно будет поспать, ждали теплых солнечных лучей, но больше всего на свете мы ждали, когда кто-нибудь наконец-то одолеет Гитлера. Мы ждали освобождения.

В качестве наказания за незначительные проступки нам порой приходилось заходить в барак последними, когда все места для сна уже были заняты. После переклички, которую нужно было простоять навытяжку, нас оставляли на милость пробирающему до костей вечернему холоду. И все, что оставалось, это грезить о чем-нибудь другом.