Мальчики

…Итак, сворачиваешь вправо, и дорога круто берёт вверх: бугор, он и есть бугор, склон холма, где когда-то под солнцем и неусыпным бдением Ивана Паробича вызревали чёрные гроздья винограда. Медленно восходишь на горку, а справа по ходу возникают здешние терема, где развлекалось астраханское купечество: деревянные, но крепкие дома, похожие на корабли, со своими верандами-палубами. Все строения утопают в зелени: тут яблони и груши, абрикосы и виноград. И всюду розы и сирень – словом, чистое упоение!

Далее проплывают двухэтажное здание лабораторного корпуса, клинического отдела, одноэтажное здание бухгалтерии, столовая для сотрудников.

Наша столовая!

Кормили в НИИ просто и сытно: щи так щи, уха так настоящая, с жирной слезою, картошка жареная так аппетитно хрустела, окружая котлеты и ломти бифштексов, что непременно за добавкой сунешься к тёте Наде, классической толстухе-раздатчице из советских кинокомедий шестидесятых годов.

Внутри тесновато было, но уютно и оживлённо: за обедом собирался весь коллектив сотрудников. В струйках ароматного пара над тарелками решались многие административные и рабочие научные проблемы. (Институт лепры был уникальным учреждением, пожалуй, единственным в СССР, где всегда водилась валюта; где знавали волшебное слово «грант», не путая его с фамилией капитана из книги Жюля Верна.)

Но двигаемся дальше. Миновали столовую, оказались перед главным корпусом: солидным, двухэтажным, одним из немногих каменных зданий НИИ… А вот за ним уже простиралась вольная территория – райская, да, блаженная-благоуханная, пронизанная вспышками солнца в волнах чёрно-зелёных теней, обильно заросшая сиренью, бузиной, рябиной…

Наш завхоз, вездесущий Иван Емельяныч Макарьев («Где бумага, черти?! Тут лежали три пачки бумаги, куда она делась?!» – «Куда-куда! Куда Макарьев телят не гонял!»), – тот постоянно лелеял план слегка проредить кущи сирени, посадив «что-то культурное, типа гортензии или рододендрона». Все сотрудники встали на дыбы: а благовоние, а фимиам! Какой же рай без сирени?!

Но если от входа взять не правее, а левее, то метров через сто покажутся живописно разбросанные домики, где живут больные, – это и есть наша горестная Аркадия, «приют прокажённых». Недалеко от домиков – большой клинический корпус, где они лечатся, тут же столовая для больных, за ней – одноэтажные здания иммуногенетики и вивария, где кроме мышей и крыс всяких линий («линия Вистар», «линия Август» – так назывались породы) жили броненосцы, невиданные в наших краях звери, единственный в мире вид животных, на которых удалось воспроизвести проказу. Кстати, не во всяком зоопарке они водились. Содержались в маленьких загонах, устланных опилками или соломой, куда бедные животные пытались зарыться. К людям они не привыкали и потому считались глупыми. Возможно, просто не хотели привыкать.

Громадная была, как ни крути, эта бывшая «Богемия» – пять с половиной гектаров. С непривычки даже казалась бесконечной… Позже, как и в любом замкнутом сообществе, границы обозначались: направо пойдёшь, налево пойдёшь… в себя же и упрёшься. Вовне путь закрыт, а внутрь никто и не рвался: кому нужен рай с прокажёнными ангелами! Течение жизни в том раю было неторопливым, вневременным, с привкусом обречённости. Забор, повторю, номинально присутствовал: где-то железные прутья, где-то бетонные блоки, где-то просто деревянные колья, как на селе. На задках вообще – сетка-рабица с изрядными дырами, бог знает кем, бог знает зачем и когда пробитыми.

Щуплому Жорке ничего не стоило в такую дыру поднырнуть…

* * *

Их странную дружбу я обнаружил не сразу. Поначалу Жорка стал после школы исчезать куда-то «по делам», а я уже знал, что это самое «по делам» у него заперто на семь замков, приставать бесполезно. И уже не всегда и не сразу он выбегал на мой свист, и главное, не каждое воскресенье у нас обедал.

Дед, как и любой тиран, ненавидел, когда кто-то привычный, кого он считал персонажем своего быта, вдруг исчезал из поля зрения. «А где Жога? – спрашивал раздражённо. – Шо он себе позволяет! (Смешной вопрос: Жорка с детства позволял себе всё). Никогда не повегю, что Тамага сегодня пгиготовила нечто, более пгедпочтительное, чем наши голубцы и бульон!»

Однажды я заметил его в палисаднике Горелого дома. Жорка стоял под окном с синими ставнями, на сей раз открытыми, и подавал кому-то внутрь то ли тяпку, то ли молоток, то ли ещё какой-то инструмент. Я хотел его окликнуть, но вовремя заткнулся, потому как, отряхнув руки, он обошёл дом с торца и вошёл туда не постучавшись. Просто толкнул ладонью синюю дверь и скрылся за ней.

«Ах, ты так!» – обескураженно подумал я, испытывая сильнейший накат – чего? обиды? ревности? злости на то, что он завёл себе тайну? Пожалуй, всё вместе…