Мальчики

– Что вытаращился, про́стак: драгоценные камни. Другие иностранцы скупали холсты, фарфор, серебро старинное – Самара бедной никогда не была, там столько купцов волжских проживало, богатеев невиданных! Когда-то Самару «русским Чикаго» называли. А вот этот американец только за камушками охотился, с ума от них сходил: бриллианты, рубины, сапфиры, изумруды… Скупал их за хлеб, за валюту. Все коллекционеры, они слегка чокнутые. Скрыть эту страсть невозможно, как любую страсть: она всегда торчит из штанов. Тем боле под пристальным вниманием ГПУ – их агенты тоже не дремали, внедрялись во все представительства АРА. Но вот с этим парнем у них чистый облом получился: не только чекисты, матёрые воры шмонали его апартаменты в Самаре. Ничего не нашли. Бабу ему подсунули! Он романчик с ней закрутил, но и только. Она, поверишь, стенки все простучала, половицы носом пропахала-пронюхала, карнизы прощупала, чуть не языком… Ни-че-го! А в игре профессиональных разведок это означает: никакой возможности взять его за яйца, ни шантажа, ни вербовки. Ну… что поделаешь: облом!

Кончился срок его командировки, сел американец в поезд: чемоданов куча, наши товарищи начеку, ну его шмонать с особой свирепостью: всё простучали-прощупали, чуть не в задницу заглянули, а только ни хрена. Как это там… в поговорку: не пойман, гуляй?

– «Не пойман – не вор». Так, может, врали про него? – В разговоре Жорка всегда горячился, увлекался, прикидывал на себя любой поворот дела. – Вот я знал бы, что где заныкать. Я бы ему так всё закатал! Хотя… нет! Не-е-ет! Он же американец, разведчик, вражина! Постой, ты с чего там начал и опять в сторону увёл! Ты же о тюремном воре начал, а тут какие-то бриллианты, рубины, американцы, снова какая-то муть…

– Погоди, Жора Иванов, дызайнэр. Нетерпение – враг любого дела. Слушай про вора… Уже после победы, уже не в Самаре, а в Куйбышеве рос мальчишка. Бедно они жили, кое-как перебивались: мать – санитарка в больнице, отец вечно сидит. Соломон Савельич отца звали: солидный мужчина, богобоязненный еврей, уважаемый медвежатник. Погоняло Фокус. Видать, за дело сидел: говорили, взял Фокус сейф в конторе Народного банка…

Значит, сидеть-то он сидел, но странным образом. Иногда вдруг дома появлялся на день, на два, причём на эти короткие побывки его привозили-увозили менты. А дом, где пацан с матерью бытовали, был старый купеческий особняк, давно поделённый на комнатушки, заселённый десятком семей. Так что эти побывки и этот милицейский эскорт были у всех соседей на виду.

А парень, знач, растёт, уже лет пятнадцать ему. Комсомолец, песни поёт, готовится служить Советскому Союзу, потом в институт, инженером стать… всё чин по чину. И отца-вора он стыдится, я прав?

Глаза Торопирена искрились хитрющей такой улыбкой. Подвох, значит. Всегда он готовит для Жорки какой-то подвох!

– Ну, а что? – с угрюмым вызовом спрашивает Жорка. – Гордиться таким папашкой?!

– Верно-верно! – торопливо соглашается Торопирен. – Я с тобой почти всегда согласен. Поч-ти. Важное слово! Но… однажды отец возвращается с кичмана домой. Насовсем. Больной, измученный. Зато – на-сов-сем… И отогревшись, отдохнув душой, мало-помалу начинает сыну то и сё рассказывать. Сын сначала нос от него воротит, возмущается гнусными делишками отца, потом… начинает прислушиваться. Он всё же парнем был неглупым, а отец – тот умел рассказывать. Был отец вором высшего класса, понимаешь. И дело не в том, что ему все замки-сейфы любой конструкции открыть – как чихнуть раз. А в том, что у него особое чутьё было… на тайники.

Тут Жорка подскакивал на стуле, будто задницу припекло. Ага! Приехали. Вот для чего затевались хороводы вокруг фонтана. Это и был тот самый смысл, стрелявший салютом. Тайники!

– А ты чего ж картошечку не доел, – спрашивал Торопирен с невинным видом. – Вон Моисей тебя не одобряет.

Моисей вспрыгивал на колени к хозяину, над скатертью возникала и крутилась поплавком его рыжая башка. Предложенные кусочки сосиски он брал из руки Торопирена как собака: аккуратно вытягивал из пальцев, слегка подкидывал и ловил зубами.

– Ну, дальше? Тайники… – требовал Жорка.

– Не было другого такого спеца. На чём люди попадаются: на сбыте. Ты сидишь-сидишь на добыче и в конце концов начинаешь мандражировать: а ну как башкиры нагрянут со шмоном?

– Башкиры?..

– Ну, менты… и со страху начинаешь понемногу двигать товар. И это – последнее дело. А Соломон Савельич, значь, так схоронить умел, что шмонай не шмонай, сто лет не найдёшь. Умел выдержать время. А выдержанный товар, это, дызайнэр мой Жора, всё равно что выдержанное вино. Он и попался-то исключительно из-за фанфаронства: где-то не с тем поддал и не тому похвастался. Да и не тем хвастался, сколько добра взял, а мастерством: как он схрон унюхал и как его выпотрошил.