Маленькая черная ложь

Весь день звонила полиция — подозреваю, отец вытряс бы из них душу, если б они не держали нас в курсе событий. Поэтому мы знаем, что Кэтрин долго допрашивали, но она призналась лишь в том, что увидела ребенка на дороге, взяла на руки и отнесла в сад. На ее свитере нашли светлые волосы, а на сумке — отпечатки детских пальцев, но это ничего не доказывает, кроме того, что Кэтрин брала Питера на руки, а она этого и не отрицает.

Кафельная плитка у подножья лестницы в коридоре неприятно холодит ноги. Сандер постоянно звонит. Думаю, он буквально сходит с ума — далеко от дома, лишенный возможности что-либо предпринять. Как будто здесь он не чувствовал бы своей беспомощности…

Полиция убеждена, что Кэтрин лжет. Главным образом потому, что на ее лодке нашли игрушку: маленького плюшевого кролика, которого я сразу узнала. Это старая игрушка Майкла, перешедшая к младшему брату, и дома мы ее не смогли найти. Полиция считает кролика доказательством, что Питер был на лодке и что Кэтрин выходила с ним в море. Почти весь день в Порт-Плезант работали дайверы — искали, что могла выбросить за борт Кэтрин. По крайней мере, такова официальная версия. Но все понимают, что они ищут тело моего сына.

На кухне все еще пахнет спагетти болоньезе, которые бабушка приготовила для мальчиков. Мы все смотрели, как она ставит на стол три тарелки, в том числе с кроликом Питером, из которой всегда ел мой младший сын, но ни у кого не хватило духу остановить ее. Увидев, что она сделала, бабушка выбежала из кухни. Мы слышали, как она всхлипывает в коридоре. Тогда Крис встал, убрал маленькую тарелку брата в буфет и положил спагетти себе и Майклу.

О двух анонимных записках, которые я получила, общественности не сообщили. Стопфорд говорит, что в подобных случаях принято сохранять конфиденциальность, но, насколько нам известно, Кэтрин отрицает, что посылала их. Тщательное обследование не выявило никаких отпечатков пальцев, кроме моих и женщины, работающей на почте. Разумеется, она продает много конвертов. Образец почерка Кэтрин отправят в лабораторию для сравнения, но до тех пор, пока не придет положительный результат, записки не могут считаться уликами.

Заняться мне нечем, и я возвращаюсь в постель. По всему Стэнли начинают запускать фейерверки. Каждый звучит как выстрел.

* * *

На следующее утром я встаю первой. Быстро одеваюсь, выхожу из дома, пересекаю сад и иду по тропинке к утесу. Когда приближаюсь к обрыву, небо начинает розоветь, отражая лучи солнца, до появления которого осталось совсем недолго. На свете не много зрелищ, которые так вдохновляют и поднимают настроение, как восход солнца, — это величественное заявление миру о том, что ночь закончилась. Но только не сегодня. В цветовой палитре, постепенно проступающей вокруг, не видно ни нежно-розового, ни пастельных тонов оранжевого. Облака, такие же густые, тяжелые и низкие, как и все последние сутки, превращаются в хаос из темных теней и ярких сполохов фалунского красного — цвета, который обычно встречается на медных рудниках. Это горячий медный небосклон из поэмы Кольриджа. Когда море тоже приобретает цвет, его вздымающаяся и опадающая поверхность становится похожей на густеющую кровь. Темно-красные тона вокруг меня сгущаются, и даже трава, дрок и скалы отсвечивают алым. Мир стал кровавокрасным.

Если утреннее небо и может выглядеть зловещим, предвещающим беду, сегодня именно такой случай. Как будто заря воплощает в себе смерть ребенка.

Вернувшись в дом, я обнаруживаю, что меня ждут полицейские. Кэтрин призналась.

День шестой Суббота, 5 ноября, пять часов спустя

33

Когда мы с Каллумом дочитали дневник Кэтрин, я не поехала домой. Не смогла. В любом случае в этом не было необходимости. Мальчики с моей матерью, и хотя та способна довести меня до белого каления, бабушка она замечательная. Крис будет накормлен, вымыт и приголублен. А папа всю жизнь будет их защищать, если потребуется, я это точно знаю. Через несколько часов вернется Сандер, а лучшего отца и представить себе невозможно. Я им не нужна. Они думают, что нужна, но это неправда.

Мне незачем возвращаться домой.

Когда пройдет первый шок и горе, им будет гораздо лучше. Как здоровому телу после ампутации конечности, пораженной гангреной. Поэтому я не еду домой, а направляюсь к ближайшему утесу, достаточно высокому для того, что я задумала.

Боже, какой ветер… Он с воем хлещет меня по лицу. Такой сильный и яростный, что кажется, будто он способен поднять из моря весь Восточный Фолкленд. Очень кстати, думаю я, — снимет с меня всю ответственность. Я могу отдаться во власть ветра, так что пути назад уже не будет, и позволить ему выбрать момент, когда он меня отпустит.

В двадцати ярдах от края я придерживаю Вела. Ветер его нервирует, и я не хочу пугать животное, заставляя приблизиться к обрыву.

Я больше не считаю ее человеком.

Как верно она сформулировала! Для всех остальных я больше не человек. Как она меня называет?