Рядом прилежно работал Дэвид; растения за его спиной выстраивались приятным ровным рядком. Тем летом он отпустил волосы и иногда приглаживал их одной рукой осторожным легким касанием, точно собственные волосы вызывали у него странное ощущение. Другой рукой он иногда что-то показывал.
Уже несколько раз за утро он стучал по столу, чтобы привлечь мое внимание, и спрашивал:
Я представила, как Дэвид нетерпеливо стоит на кухне у Ричарда и ждет, пока ему расскажут про урожай или севооборот, а Банни тем временем выпендривается, болтая о светском обществе, к которому они с Ричардом были причастны. Разговаривая с Дэвидом, Ричард поворачивался к нему лицом и четко выговаривал слова, чтобы проще было читать по губам, но старался делать это тактично и незаметно. А Банни начинала кривляться; я и так ее недолюбливала, а когда она дергала Дэвида за рукав или хлопала его по спине, как свою непослушную собачку, она нравилась мне еще меньше. Она всегда говорила громко, а в разговоре с Дэвидом и вовсе начинала орать; однажды я сказала ему об этом, надеясь вместе посмеяться, а он ответил, что знает – понял по тому, как краснеет ее лицо. Он умел распознавать акценты, читая по губам; например, он знал, что у мистера Ллойда приятный акцент, и однажды попросил меня изобразить его. Я проговорила несколько фраз с валлийским акцентом, выстукивая ритм по его руке, и он кивнул; даже не зная языка жестов, я поняла, что этот кивок означал «понимаю».
Дэвид посерьезнел и медленно и четко показал:
Дэвид внимательно смотрел на меня.
Тем утром воздух в теплице казался густым и вязким, как будто растения решили забрать себе весь кислород. Наконец Дэвид постучал по стеклянной стенке и подождал, пока я отвлекусь от своих посадок.
С длинными волосами он стал выглядеть немного взрослее, но мальчишеское обаяние никуда не делось. Мы сели за столик, где часто вместе обедали. Обычно он ест одной рукой, чтобы вторая была свободна для разговора; мне нравится смотреть на оживленное порхание его руки куда больше, чем слушать человеческую речь. Я всегда любила этого доброго и кроткого мальчика; его легко любить, он теплее и восприимчивее моей драгоценной дочери, утратившей свою теплоту, став подростком. Дэвид – хороший человек.
Прежде чем познакомить дочь с Дэвидом, я напомнила ей простое приветствие на языке жестов, которое она хорошо знала в детстве, когда нам обеим все еще нравилось молчать. Но когда Дэвид поздоровался, ее руки не шевельнулись; она лишь коротко и безразлично улыбнулась и тут же повернулась ко мне и нахмурилась.
– Я хочу домой, – сказала она. Я стояла рядом с Дэвидом. – Я весь день была в школе.
– Останься ненадолго, – я дала ей возможность извиниться за грубость. – Нам нужно кое-что доделать, – я произнесла это вслух, а не на языке жестов, напоминая ей, что Дэвид также умел читать по губам.