Маленькие женщины

– Я любу сех! – заявила она однажды и распахнула руки, держа в одной кружку, а в другой – ложку, словно готова была обнять и накормить целый мир.

По мере того как Дейзи росла, ее мать все яснее понимала, что в «Давкоте» по воле Провидения поселилось благословенное существо, столь же безмятежно спокойное и любящее, как то, что помогало превратить старый дом в настоящий домашний очаг, и Мег стала молиться, чтобы ее миновала утрата, подобная той, что не так давно заставила всех их понять, как долго они, сами того не зная, принимали у себя в доме ангела. Дедушка Дейзи частенько называл ее «Бет», а бабушка смотрела за нею с неустанной заботой, будто старалась искупить какую-то давнюю вину – ту, что ничей иной взгляд, кроме ее собственного, не мог разглядеть.

Деми, как истый янки, был мальчик с пытливым складом ума, желавший все знать, и его очень тревожило то, что он часто не получал удовлетворительного ответа на свои вечные «для чего?» и «почему?».

Кроме того, он имел склонность к философии – к величайшему удовольствию деда, который любил вести с ним беседы в чисто сократовском духе[261], во время которых драгоценный ученик порою, к вящему удовольствию дамской части семейства, приводил своего учителя в некоторое замешательство.

– Почему ходют мои ноги, деда? – как-то вечером, отдыхая после предпостельного буйства, спросил маленький философ, разглядывая эту активнейшую часть своего организма с задумчиво-созерцательным видом.

– Их заставляет ходить твой маленький мозг, Деми, – ответил мудрец, уважительно погладив светловолосую голову мальчика.

– А что такое – «маненький моск»?

– Это то, что заставляет двигаться все твое тело, как та пружинка, что двигала колесики в моих часах, когда я тебе их показывал.

– Откой меня, хочу видеть, как оно ходит квугом.

– Я не могу тебя открыть, так же как ты не можешь открыть часы. Тебя заводит Бог, и ты ходишь, пока Он тебя не остановит.

– Я ходю? – И карие глаза Деми стали еще больше и загорелись – ему пришлась по вкусу новая идея. – Он заводит меня, как часы?

– Да, но я не могу показать тебе как, ведь это делается, когда мы не видим.

Деми пощупал свою спину, словно ожидая найти там место завода, как у часов, а затем серьезно заметил:

– Я удадал – Он это делает, когда я спю.

Последовало весьма аккуратное объяснение, на что обеспокоенная бабушка вопрошающе промолвила:

– Дорогой, ты полагаешь, это хорошо – говорить с нашим малышом о таких вещах? У него же глазки отекают, и он учится задавать такие вопросы, на которые совершенно невозможно отвечать.

– Если он в этом возрасте задает такие вопросы, значит он достаточно взрослый, чтобы получать верные ответы. Я не вкладываю мысли ему в голову, я только помогаю ему развернуть те, что уже пришли туда. Эти дети умнее нас, и у меня нет никаких сомнений, что мальчик понимает каждое слово, какое я ему сказал. Ну-ка, Деми, скажи мне, где ты хранишь свой мозг?

Если бы мальчик, подобно Алкивиаду[262], ответил: «Клянусь богами, Сократ, я не могу сказать», его дедушка не удивился бы, но, когда, постояв с минуту на одной ноге, словно задумавшийся аистенок, тот ответил в спокойной убежденности: «У меня в животике», старый джентльмен мог лишь рассмеяться, последовав примеру жены, и тем завершить урок метафизики.

Конечно, у матери мальчика могли бы возникнуть основания для беспокойства, если бы Деми не давал убедительных доказательств того, что он не только философ в зародыше, но и настоящий мальчишка, ибо очень часто, после обсуждений, побуждавших Ханну предсказывать со зловещими кивками неизвестно кому, что «етому дитю недолго на сем свете быть», он вдруг делал крутой оборот и утихомиривал все ее страхи какой-нибудь из проделок, которыми наши дорогие, всегда замурзанные озорные плутишки то приводят в отчаяние, то до глубины души восхищают своих родителей.

Мег создала для себя множество этических правил и старалась их соблюдать, но какая же мать устоит перед всепобеждающими хитроумными проделками, изобретательными отговорками или невозмутимым нахальством этих миниатюрных мужчин и женщин, что так рано выказывают себя в роли Ловкого Доджера?![263]

– Я больше не дам тебе изюма, Деми. От него у тебя будет «тошняк», – объясняет мама юному джентльмену, охотно предлагающему ей свои услуги на кухне в день приготовления рождественского пудинга.

– Я любу тошняк.

– Ты мне здесь не нужен, так что беги-ка и помоги Дейзи делать котлетки.

Он неохотно удаляется, но уязвленная гордость тяжко давит на состояние его духа, и со временем, при первой же возможности восстановить душевное равновесие, ему удается маму перехитрить, изобретательно заключив с нею выгодную сделку.

– Ну вот, вы хорошо себя вели, и я теперь смогу играть с вами во все, что вам захочется, – объявляет Мег, ведя своих ассистентов по кухонным операциям вверх по лестнице, когда пудинг уже стал мирно подпрыгивать в кастрюле.

– Ма-а-ма, честно? – спрашивает Деми, в чью обильно напудренную мукой головенку пришла блистательная идея.