Маленькие женщины

Трудно представить себе человека более ошеломленного, чем Нат в тот миг, когда он услышал это неожиданное требование. Он слишком поздно осознал, что галантность в американском духе ввела безыскусную девушку в заблуждение и теперь может превратиться в страшное оружие в руках слишком искушенной маменьки – если та решит пустить его в ход. Спасти могла одна лишь чистая правда, и Нату хватило честности и достоинства ее выложить. Воспоследовала печальная сцена: Нату пришлось отречься от напускного блеска, признаться, что он – всего лишь бедный студент, и смиренно попросить прощения за ту бездумную свободу, с которой он наслаждался их слишком доверчивым гостеприимством. Если у него еще и оставались какие-то сомнения по поводу побуждений и желаний фрау Шомбург, они быстро рассеялись при виде ее искреннего разочарования, пылких упреков и презрения, с которым она выставила его за дверь, едва лишь рухнули ее дивные воздушные замки.

Искренность раскаяния Ната слегка ее смягчила, и она позволила ему напоследок переговорить с Минной – та подслушивала через замочную скважину и явилась, утопая в слезах, чтобы тут же упасть Нату на грудь, причитая:

– Ах, ненаглядный мой, никогда я тебя не забуду, пусть сердце мое и разбито!

Это было хуже всяких упреков, ибо взрослая дама тоже ударилась в слезы, и только после длительных немецких охов и излияний Нату удалось сбежать – чувствовал он себя при этом вторым Вертером; что до покинутой Лотты[406], она осталась утешаться бонбонками, а ее маменька – более ценными подарками.

Второй сюрприз настиг его за обедом у профессора Баумгартена. Утренняя сцена и так лишила Ната аппетита, но тут он и вовсе пал духом, когда однокурсник радостно сообщил ему, что в ближайшее время едет в Америку и видит свой приятный долг в том, чтобы посетить «славного герра профессора Бхаера» и рассказать, как весело его протеже проводит время в Лейпциге. Сердце у Ната остановилось – он представил себе, какое эти цветистые рассказы произведут впечатление в Пламфилде: да, он никого сознательно не обманывал, однако о многом попросту не писал; а когда Карлсен добавил, дружески подмигнув, что о предстоящей помолвке красотки Минны и его «сердечного друга» он упомянет не более чем намеком, Нату осталось только пожелать, чтобы этот не к месту пришедшийся «сердечный друг» опустился на дно морское еще до того, как попадет в Пламфилд и сокрушит все его надежды, в подробностях поведав о том, как он впустую растратил зиму. Собравшись с мыслями, он упредил Карлсена – льстя себя надеждой, что сделал это с коварством Мефистофеля, – и настолько запутанно объяснил ему дорогу, что добраться до профессора Баэра тот мог разве чудом. Обед для Ната был, разумеется, испорчен, и он ушел при первой возможности – удрученно блуждал по улицам и не испытывал ни малейшего желания отправиться в театр, а потом – на ужин в буйной компании. В утешение он несколько раз подал милостыню, осчастливил двух малышей имбирными пряниками в золотой фольге и выпил в одиночестве кружку пива, молча подняв тост в честь Дейзи и пожелав себе года лучшего, чем предыдущий.

Домой он вернулся нескоро, а там его ожидал третий сюрприз в виде целого вороха счетов – они обрушились на него снегопадом, погребли под лавиной отчаяния, угрызений совести и отвращения к самому себе. Счетов оказалось столько, а суммы выглядели столь значительными, что Нат пришел в ужас и отчаяние, ибо, как справедливо отметил мистер Баэр, цену деньгам он знал плохо. Чтобы оплатить счета, пришлось бы забрать из банка всё до последнего доллара – то есть на следующие полгода Нат оставался совсем без денег, если не напишет домой и не попросит еще. Но он, скорее, умер бы с голоду, и первым его побуждением стало попытать счастья за карточным столом – к этому его уже не раз толкали новые друзья. Но он дал мистеру Баэру слово не поддаваться этому губительному искушению и не собирался добавлять к длинному списку своих прегрешений еще одно. Брать в долг казалось немыслимым, побираться тоже. Что же делать? Ошеломительные счета необходимо оплатить, нужно продолжать занятия, иначе поездка его закончится бесславным провалом. При этом надо на что-то жить. Но как? Придавленный раскаянием за безрассудства последних месяцев, Нат слишком поздно понял, куда скатился, и много часов ходил взад-вперед по своим изысканным покоям, погружаясь в Трясину Отчаяния, и не было дружественной руки, чтобы вытащить его оттуда, – вернее, так ему казалось, пока не доставили почту и среди новых счетов не обнаружился замызганный в дороге конверт с американским штемпелем.

Ах, каким спасительным он оказался! С каким пылом читал Нат многие страницы, заполненные приязненными благопожеланиями от оставшихся дома! Каждый добавил по строчке, и при виде каждого знакомого имени глаза его затуманивались все сильнее – и наконец, прочитав: «Благослови тебя Бог, мой мальчик! Матушка Баэр», он не выдержал и, уронив голову на руки, оросил бумагу потоком горючих слез, выплакал душу и смыл мальчишеские грехи, лежавшие тяжким грузом на его совести.