Маленькие женщины

Второй помощник Хоффман проявил мужество и заботливость, хотя ответственность лежала на его плечах тяжелым грузом. Положение капитана казалось безнадежным, горе несчастной жены раненого терзало сердце юноши, а слепая вера девушки в его способность спасти их не допускала для него никаких проявлений сомнения или страха, которые могли бы уменьшить эту веру. До сих пор мужчины с готовностью делали все, что требовалось от них, но Эмиль знал, что если голод и отчаяние превратят их в зверей, его задача может стать ужасной. Так что он держал себя в руках, сохранял мужественный вид и так бодро говорил о хороших шансах на спасение, что все инстинктивно искали у него руководства и поддержки.

Первые двое суток прошли сравнительно неплохо, но на третий день положение стало казаться безнадежным, и надежда начала угасать. Раненый бредил, жена извелась от тревоги и неопределенности, девушка слабела от недостатка еды, так как отложила половину своих сухарей для матери и отдала свою долю воды, чтобы смачивать запекшиеся губы отца. Моряки перестали грести: одни просто сидели в мрачном ожидании, открыто упрекая своего командира за то, что не следует их советам, а другие требовали дать им больше еды и становились все опаснее, по мере того как лишения и страдания начали вызывать проявление дремавших в них животных инстинктов. Эмиль делал все, что мог, но смертный здесь был бессилен, и ему оставалось лишь обращать свое осунувшееся лицо то к безжалостному небу, которое не посылало дождя, чтобы удовлетворить их жажду, то к бесконечному морю, где не появлялось ни одного паруса, чтобы обрадовать их тоскующие глаза. Весь день он старался ободрять и утешать своих спутников, пока его, как и других, томили голод и жажда, а растущий страх свинцовой тяжестью лежал на сердце. Он рассказывал истории о кораблекрушениях мужчинам, умолял их держаться мужественно ради беспомощных женщин, обещал награду, если они будут грести, пока у них есть силы, чтобы можно было вернуться к обычному курсу грузовых судов настолько близко, насколько он мог рассчитать по солнцу, и тем увеличить их шансы на спасение. Он установил навес из парусины над раненым и ухаживал за ним, как сын, утешал несчастную жену и старался заставить бледную девушку отвлечься, напевая все песни, какие только знал, или рассказывая о своих приключения на суше и на море, пока она не начинала улыбаться и не приободрялась, так как у каждой из его историй был хороший конец.

Наступил четвертый день, и запасы еды и воды почти кончились. Эмиль предложил оставить все для раненого и женщин, но два матроса взбунтовались и потребовали свою долю. Тогда Эмиль отдал то, что причиталось ему, и несколько славных моряков последовали его примеру со спокойным героизмом, который так часто проявляется в грубых, но мужественных натурах. Так удалось пристыдить других, и еще один день зловещий покой царил в этом маленьком мире страдания и неизвестности. Но ночью, когда Эмиль, измотанный усталостью, оставил на часах самого надежного моряка, чтобы хоть час поспать, те двое добрались до припасов и украли весь хлеб, воду и одну бутылку бренди, которая была заботливо отложена, чтобы иметь возможность поддержать силы в случае необходимости, и сделать соленую морскую воду пригодной для питья. Полубезумные от жажды, они пили с жадностью, и к утру один впал в оцепенение, от которого так и не очнулся, другой совсем потерял рассудок от спиртного, так что, когда Эмиль попытался успокоить его, он прыгнул за борт и погиб. Эта сцена поразила ужасом других матросов, которые с этого момента стали подчиняться всем приказам, и шлюпка продолжала плыть дальше со своим печальным грузом страдающих тел и душ.

Еще одно испытание выпало на их долю, и после него все погрузились в отчаяние, еще более глубокое, чем прежде. Появился парус, и на время безумная радость охватила всех, но лишь для того, чтобы превратиться в самое горькое разочарование, когда тот прошел мимо – слишком далеко, чтобы заметить сигналы, подаваемые ему, или услышать отчаянные крики о помощи, звеневшие над морем. Тогда Эмиль пал духом: капитан, казалось, умирал, а женщины не могли долго продержаться. Он крепился до наступления ночи, а затем в темноте, нарушаемой только слабым бормотанием раненого, произносимыми шепотом молитвами бедной жены и непрерывным рокотом волн, закрыл лицо руками и провел час в безмолвной муке, которая состарила его больше, чем могли бы состарить долгие годы счастливой жизни. Его не пугали физические страдания, хотя голод, жажда и слабость угнетали душу; страшнее всего было ужасное бессилие перед жестоким роком, который, казалось, угрожал им. О мужчинах он тревожился мало – опасности были частью жизни, которую они сами выбрали для себя, – но он любил капитана, добрую женщину, так хорошо относившуюся к нему, и милую девушку, чье присутствие сделало долгое плавание таким приятным для них всех. Ради спасения этих дорогих ему людей от жестокой смерти он охотно отдал бы собственную жизнь.