Маленькие женщины

– Нет, – сказал он, сжимая кулак, – пусть уж лучше думают, что я умер… А я умру, если меня продержат здесь долго. – Он вскочил и принялся шагать по каменному полу, как запертый в клетку лев, с бурей гнева, отчаяния, мятежных чувств и угрызений совести, бушевавшей в его душе, пока не почувствовал, что вот-вот сойдет с ума и начнет биться о стены, лишившие его свободы, которая была сутью его жизни. Несколько дней он ужасно страдал, затем утомился и впал в мрачную меланхолию, видеть которую было еще тяжелее, чем его прежнее возбуждение.

Тюремный надзиратель оказался человеком грубым, вызывавшим у всех заключенных враждебное отношение своей ненужной суровостью, но священник был полон сострадания и исполнял свой тяжелый долг преданно и заботливо. Он беседовал с бедным Дэном, но его слова не нашли отклика у молодого заключенного, так что оставалось только ждать, когда труд успокоит возбужденные нервы и плен укротит гордый дух, страдающий в молчании.

Дэна отправили на работу в мастерскую по изготовлению щеток и кистей, и, чувствуя, что в труде его единственное спасение, он работал с яростной энергией, которая скоро обеспечила ему одобрение начальства и зависть менее умелых заключенных. День за днем сидел он на своем месте, под надзором вооруженного охранника, без права сказать что-либо, кроме самых необходимых слов, без общения с мужчинами, работавшими рядом с ним, без всякого разнообразия – только камера да мастерская, без прогулок, если не считать унылых походов туда и обратно… рука каждого мужчины на плече у шагающего впереди, все идут в ногу с ужасным глухим топотом, так отличающимся от звучных шагов солдат. Молчаливый и мрачный, Дэн выполнял ежедневную норму, ел свой горький хлеб и подчинялся приказам с таким мятежным блеском в глазах, что надзиратель как-то раз заметил:

– Опасный человек. Следите за ним. Когда-нибудь он решится на побег.

Находились в тюрьме и другие заключенные, более опасные, чем он. Они давно вступили на преступный путь и были готовы на любой отчаянный поступок, лишь бы нарушить однообразие долгих сроков заключения. Эти мужчины скоро догадались о настроении Дэна. Не прошло и месяца, как таинственным способом, изобретенным осужденными, они сумели сообщить ему, что есть планы взбунтоваться при первом удобном случае. Приближался День благодарения, и традиционная праздничная прогулка в тюремном дворе без надзирателей должна была дать заключенным возможность поговорить друг с другом. Именно тогда все будет окончательно решено и опрометчивая попытка совершена, если удастся, чтобы, по всей вероятности, закончиться кровопролитием и возвращением в камеры для большинства, но свободой для немногих. Дэн к тому времени и сам уже обдумывал планы побега и выжидал время, становясь все более мрачным, озлобленным и мятежным. Утрата свободы изматывала душу и тело; резкий переход от вольной, здоровой, полной движения жизни к мрачной и несчастной, в тесноте тюремных помещений, не мог не оказать ужасного воздействия на человека такого склада и такого возраста, как Дэн.

Он с тоской размышлял о своей погубленной жизни, похоронил все счастливые надежды и планы, чувствовал, что никогда не сможет вернуться в дорогой старый Пламфильд и пожать дружеские руки, так как на его собственных – пятна крови. Он не жалел несчастного человека, которого убил: по его мнению, такую недостойную жизнь лучше было кончить как можно раньше. Но, хотя пышные волосы снова отрастут, серую робу будет легко сменить на обычный костюм, а засовы и решетки останутся далеко позади, позор тюрьмы никогда не изгладится из памяти – это Дэн ощущал с особой остротой.

– Со мной все кончено. Я испортил себе жизнь. Пусть будет так. Я не буду ставить себе никаких целей и, если выйду отсюда, постараюсь лишь получать удовольствия, какие удастся, где удастся. Пусть в Пламфильде думают, что я мертв, любят меня по-прежнему и никогда не узнают, кем я стал. Бедная мама Баэр! Она старалась помочь мне, но это было бесполезно: спасти «смутьяна» невозможно.

И, обхватив поникшую голову руками, он сидел на своей узкой постели в отчаянии, но без слез, скорбя обо всем, что потерял, пока милосердный сон не приходил, чтобы утешить его грезами о счастливых днях мальчишеских игр или о более поздних и еще более счастливых, когда все улыбалось ему, а Пламфильд обрел в его глазах новое очарование.

В мастерской, где работал Дэн, был один бедный малый, чья судьба оказалась еще тяжелее. Его срок истекал весной, но надежд на то, что он доживет до этого дня, было мало, и даже самый равнодушный заключенный жалел бедного Мейсона, когда тот сидел, отчаянно кашляя, в тесном, душном помещении и считал томительные дни, которые еще предстоит провести здесь, прежде чем он снова увидит жену и маленького ребенка. Оставалась небольшая надежда на досрочное освобождение, но он не имел друзей, которые могли бы похлопотать за него, и было очевидно, что приказ Великого Судьи об освобождении скоро навсегда положит конец его терпеливому страданию.