Маленькие женщины

Искренность раскаяния Ната немного смягчила ее, и она согласилась позволить ему попрощаться с Минной, которая подслушивала у замочной скважины и предстала перед ним вся в слезах, чтобы упасть на его грудь и прорыдать:

– Ах, мой дорогой, мое сердце разбито, но я никогда тебя не забуду!

Это было похуже, чем суровые слова ее матери. Полная фрау тоже плакала, и только после продолжительных, чисто немецких, излияний чувств и многочисленных скучных банальностей он смог убежать, чувствуя себя новым Вертером, в то время как покинутая Лотта[236] утешалась конфетами, а ее мать более ценными подарками.

Второй сюрприз он получил, когда обедал у профессора Баумгартена. Утренняя сцена уже лишила его аппетита, но за столом его душевному спокойствию был нанесен новый удар, когда приятель, тоже студент, весело сообщил ему, что собирается в Америку и сочтет приятным долгом заехать к «lieber Herr Professor Bhaer»[237], чтобы рассказать ему, как великолепно его протеже развлекается в Лейпциге. Сердце у Ната упало, как только он представил, какое впечатление эти яркие рассказы произведут в Пламфильде, – не то чтобы он сознательно обманывал своих друзей, но в его письмах многое оставалось недоговоренным – и, когда Карлсен добавил, дружески подмигнув, что лишь намекнет на предстоящую помолвку прелестной Минны с его «задушевным другом», Нат неожиданно осознал свое горячее желание, чтобы его новый, столь навязчивый «задушевный друг» пошел на дно, прежде чем ему удастся добраться до Пламфильда и разрушить все его, Ната, надежды своими рассказами о прошедшей зиме, проведенной им в пустых забавах. Собравшись с мыслями, он с поистине – как ему казалось – мефистофельской[238] ловкостью предостерег Карлсена от всяких рассказов и дал ему такие запутанные указания относительно местонахождения Пламфильда, что было бы истинным чудом, если бы его собеседник когда-либо нашел профессора Баэра. Но обед оказался совершенно испорчен для Ната. Он постарался уйти пораньше и долго бродил по улицам в унынии, не испытывая никакого желания идти в театр, а после спектакля отужинать, как собирался, в обществе веселых товарищей. Он немного утешился тем, что подал милостыню нескольким нищим, осчастливил двух детей позолоченными имбирными пряниками и выпил в одиночестве стакан пива за здоровье Дейзи, пожелав себе лучше провести наступивший год, чем провел прошедший.

Наконец он пришел домой, где его ожидал третий сюрприз в виде множества счетов, которые свалились как снег на голову и погребли его под лавиной угрызений совести, отчаяния и отвращения к самому себе. Этих счетов пришло так много, и они оказались так велики, что он был поражен и испуган, поскольку, как и предполагал мудрый мистер Баэр, плохо представлял себе ценность денег. Чтобы расплатиться по всем счетам сразу, потребовалось бы опустошить его счет в банке и остаться без гроша на следующие шесть месяцев, если только он не напишет домой и не попросит выслать еще денег. Он предпочел бы голодать, чем сделать это; и первой его мыслью было поискать выход за игорным столом, куда его часто пытались заманить новые друзья. Но перед отъездом он обещал мистеру Баэру не поддаться искушению, которое тогда считал совершенно нереальным, и теперь не мог добавить еще одно прегрешение к уже и без того длинному списку. Занять он не мог, побираться тоже. Что мог он сделать? Ведь эти ужасные счета требовалось непременно оплатить, а уроки должны были продолжаться, или его путешествие в Европу окажется позорным провалом. Но ведь он должен пока на что-то жить. А как? Мучимый угрызениями совести, он видел теперь, слишком поздно, куда плыл по течению, и часами ходил по своим красивым комнатам, чувствуя, что увязает в Болоте Уныния, и не видя руки, что могла бы помочь ему выбраться… во всяком случае, он думал так, пока не принесли почту. В ней среди новых счетов был и один сильно потрепанный конверт с американской маркой.

Ах, как обрадовался он этому письму! Как жадно читал он длинные страницы, полные добрых пожеланий от всех домашних! Каждый приписал хоть строчку, каждое знакомое имя появилось перед его глазами, и они затуманивались все больше. Дойдя до последних слов: «Боже, благослови моего мальчика! Мама Баэр», он потерял присутствие духа и, уронив голову на руки, окропил бумагу дождем слез, которые умерили душевную боль и смыли мальчишеские грехи, лежавшие тяжелым грузом на его совести.

– Дорогие мои! Как они любят меня, как доверяют мне! И как горько они будут разочарованы, если узнают, каким я был глупцом! Уж лучше я буду снова зарабатывать на улицах, играя на скрипке, чем попрошу их о помощи! – воскликнул Нат, смахнув слезы, которых стыдился, хотя чувствовал, что они принесли ему пользу.