Маленькие женщины, или Детство четырех сестер

Она чувствовала, что не будь Лори да Эсфири, старой горничной, ей бы никаким образом не вынести этого ужасного времени. Уж одного попугая было достаточно, чтобы вывести её из терпения, так как он вскоре догадался, что она не восхищается им, и мстил ей за это тем, что злился, сколько мог. Он дергал её за волосы, если она подходила близко, опрокидывал блюдечко с хлебом и молоком тотчас после того, как она кончала чистку его клетки, клевал Мона и заставлял его лаять, когда хозяйка дремала, бранил Эмми при гостях и вообще вел себя во всех отношениях, как подобает самой негодной старой птице. Затем Эмми терпеть не могла собаку — толстую несносную тварь, которая лаяла и ворчала на нее все время, пока она занималась ее туалетом, и, кроме того, валялась на спине и корчилась самым нелепым образом всякий раз, как хотела есть, что случалось раз двенадцать на дню. У кухарки был скверный характер; старый кучер был глух, и Эсфирь была единственной особой, обращавшей внимание на молодую лэди.

Эсфирь была француженка, прожившая с своей «madame», как она её называла, уже много лет и до некоторой степени тиранствовавшая над старою лэди, которая не могла обойтись без нее. Настоящее ее имя было Эстель, но тётя Марч приказала ей переменить его, и она повиновалась под условием, что от нее никогда не потребуется перемены вероисповедания. Она привязалась к «mademoiselle» и очень забавляла её смешными рассказами о своей прежней жизни во Франции, когда Эмми приходила посидеть с ней, пока та чинила хозяйские кружева. Кроме того, она позволяла ей бродить по большому дому и рассматривать интересные и хорошенькие безделки, которыми были набиты большие шкафы и старинные сундуки, так как тётя Марч копила добро как вороватая сорока. Особенно восхищалась Эмми одним шкафчиком, наполненным старинными выдвижными ящиками, маленькими круглыми углублениями и потаёнными отделениями, в которых хранились различные вещи, отчасти драгоценные, отчасти любопытные, и все более или менее старинные. Эмми доставляло великое наслаждение рассматривать и перебирать все это старье, особенно отделения с драгоценностями, в которых на бархатных подушках покоились вещи, служившие украшениями красавице сорок лет назад. Тут был гранатовый убор, который был на тёте Марч, когда она в первый раз выехала в свет, жемчуга, подаренные ей отцом в день свадьбы, бриллианты — подарок ее жениха, траурные кольца и булавки из каменного угля, странные медальоны с портретами умерших друзей и с плакучими ивами из волос, детские браслеты, которые носила ее единственная маленькая дочка, большие часы дяди Марч с красной печаткой, которой играли столько детских рук, и в одном ящичке, совсем отдельно, хранилось обручальное кольцо миссис Марч, теперь уже не влезавшее на ее толстые пальцы и заботливо спрятанное как самое дорогое из всех ее сокровищ.

— Что бы вы выбрали, mademoiselle, если бы вам позволили? — спросила Эсфирь, которая всегда находилась поблизости, чтобы наблюдать за Эмми и не выпускать из виду драгоценностей.

— Мне больше всего нравятся бриллианты, но между ними нет ожерелья, а я ужасно люблю ожерелья — они так красивы. Я бы выбрала вот это, если бы могла, — отвечала Эмми, смотря с великим восхищением на нитку бус из золота и черного дерева, между которыми висел такой же тяжелый крест.

— Я тоже, но не для ожерелья. О нет! По-моему, это четки, и я так бы их и употребляла, как хорошая католичка, — сказала Эсфирь, внимательно рассматривая красивую вещицу.

— Это значит, как вы употребляете ту витку деревянных душистых бус, что висит на вашем зеркале? — спросила Эмми.

— Вот именно, чтобы молиться. Святым было бы приятно, если бы такие прекрасные четки употреблялись для молитвы, вместо того, чтобы служить пустым украшением.

— Кажется, вы находите большое утешение в ваших молитвах, Эсфирь, и всегда приходите вниз совсем довольная. Если бы я могла делать то же!

— Если бы вы были католичкой, то, конечно, находили бы настоящее утешение; но так как этого нет, то вы бы хорошо сделали, если бы каждый день удалялись куда-нибудь поразмыслить и помолиться наедине, как делала добрая госпожа, у которой я служила прежде. У нее была маленькая часовня, и там она находила облегчение в многих горестях.

— Будет ли хорошо, если я стану это делать? — спросила Эмми, которая во своем одиночестве чувствовала потребность в чьем-нибудь совете и находила сама, что слишком часто забывала свою маленькую книжку, с тех пор, как с ней не было Бетси.

— Это будет превосходно, и я с удовольствием устрою вам маленькую молельню, если вы хотите. Не говорите только ничего тетушке, а когда она заснет, то идите себе и посидите немножко одни, займитесь хорошими мыслями, да помолитесь Боженьке, чтобы он сохранил вашу сестрицу.

Эсфирь была действительно набожна и совершенно искренна в своем совете, так как сердце у нее было очень любящее и она горячо сочувствовала сестрам в их горе. Эмми понравилась ее мысль, и она позволила ей убрать маленький кабинет около своей комнаты, надеясь, что там она найдет себе утешение.