Маленькие женщины, или Детство четырех сестер

— Хотела бы я знать, куда пойдут все эти хорошенькие вещи, когда тётя Марч умрет? — сказала она, медленно кладя на место блестящие четки и запирая один за другим все ящики с драгоценностями.

— Все вам и вашим сестрам. Я это знаю, так как Madame доверяет мне; я свидетельствовала ее завещание, и оно будет исполнено, — шепнула Эсфирь улыбаясь.

— Как славно! Только мне бы хотелось, чтобы она отдала нам их теперь. Ждать совсем не приятно, — заметила Эмми, бросая прощальный взгляд на бриллианты.

— Молодым лэди теперь еще слишком рано носить такие вещи. Жемчуга будут для той, которая прежде всех будет помолвлена, — так сказала Madame; и, как мне кажется, вот это маленькое бирюзовое колечко подарят вам, когда вы будете уезжать, потому что тётя очень довольна вашим хорошим поведением и прекрасными манерами.

— Вы думаете? О, я буду настоящей овечкой, если только за это мне достанется это прелестное кольцо! Оно даже красивее, чем у Китти Браун. В сущности, я очень люблю тётю Марч, — и Эмми примерила голубое колечко с сияющим лицом и с твердым намерением заслужить его.

С этого дня она сделалась образцом послушания, и старая лэди самодовольно восхищалась успехом своего воспитания. Эсфирь меблировала кабинет маленьким столом, перед которым поставила скамеечку, а над ним повесила картину, взятую из одной из запертых комнат. Она думала, что эта картина не имела большой цены, но, считая её подходящей, взяла оттуда, хорошо зная, что барыня никогда не узнает об этом, а если и узнает, то не обратит внимания. Между тем это была очень ценная копия с одной из самых знаменитых картин в свете, и жадные глазки Эмми не могли наглядеться на прелестное лицо божественной матери, пока ее собственные нежные размышления деятельно занимали ее сердце. На столе она разложила свое маленькое Евангелие и молитвенник, и постоянно держала вазу, наполненную самыми лучшими цветами, которые приносил ей Лори, и сюда она приходила каждый день «посидеть одна, позаняться хорошими мыслями да попросить Боженьку, чтобы Он сохранил сестрицу». Эсфирь подарила ей четки из черных бус с серебряным крестом, но Эмми просто повесила их, чувствуя некоторое сомнение в их пригодности для протестантских молитв. Девочка была очень искренна во всем этом: будучи оставлена одинокой вне родного гнездышка, она так болезненно чувствовала потребность в какой-нибудь ласковой поддержке, что совершенно инстинктивно обратилась к всемогущему и нежному Другу. Ей недоставало материнской помощи, чтобы понимать и управлять собой, но так как её научили, куда обращаться, она старалась сколько могла найти путь и доверчиво следовала по нем. Но Эмми была очень молодая путница, и теперь доля ее казалась ей очень тяжелой. Она старалась забыть себя, быть веселой и довольствоваться сознанием своей правоты, хотя никто не замечал и не хвалил её за это.

При первом своем усилии быть очень, очень хорошей она решила сделать свое завещание, как тётя Марч; так что, в случае если бы она заболела и умерла, все ее имущество было бы распределено справедливо и великодушно. Ей стоило великого мучения решиться, даже мысленно, раздать свои маленькие сокровища, которые в ее глазах были столь же драгоценны, как бриллианты старой лэди. В один из своих свободных часов она написала, как могла лучше, этот важный документ, с некоторой помощью Эсфири в том, что касалось законной формы; и когда добродушная француженка подписала свое имя, Эмми почувствовала облегчение и отложила бумагу, чтобы показать её Лори, который ей был нужен как второй свидетель. Так как это происходило в дождливый день, она отправилась наверх, чтобы играть в одной из больших комнат, и взяла с собой Полли за компанию. В этой комнате был шкаф, наполненный старинными костюмами, которые Эсфирь позволяла ей брать для игры, и ее любимой забавой было наряжаться в полинявшую парчу и парадировать взад и вперед перед высоким зеркалом, отвешивая величественные реверансы и волоча за собою шлейф с шуршанием, пленявшим ее слух. Она так занялась в этот день, что даже не слыхала звонка Лори и не заметила его лица, тихонько выглянувшего из-за двери в ту минуту, как она важно расхаживала по комнате, обмахиваясь веером и жеманно поворачивая голову, на которую нацепила громадный малиновый тюрбан, составлявший очень странный контраст с ее голубым парчовым платьем и желтой стеганой юбкой. Она должна была ступать очень осторожно, так как у нее были башмаки на высоких каблуках, и, как впоследствии Лори рассказывал Джо, уморительно было смотреть, как она кривлялась в пестром наряде, между тем как Полли, приосанившись, бежал за ней, подражая ее движениям, насколько мог, и останавливаясь по временам, чтобы рассмеяться или воскликнуть: «Что, каковы мы? Отойди, не пугай меня! Придержи язык! Поцелуй меня, милая! Ха, ха, ха!» Подавляя с большим трудом приступ хохота, который мог оскорбить ее величие, Лори постучался и был милостиво принят.