Маленькие женщины, или Детство четырех сестер

— Мне жаль, что я упомянул об этом; но так как дело уж сделано, я вам расскажу все. Один раз она почувствовала себя так нехорошо, что передала Джо о том, что желает отдать свое фортепьяно Мегги, птичку — вам, а бедную старую куклу — Джо, надеясь, что она будет её любить ради нее. Она очень жалела, что ей нечего больше дарить, и поэтому хотела оставить свои локоны всем нам, остальным, и самый нежный поклон дедушке. Но между тем она и не думала писать завещания.

Лори подписывался и печатал, пока говорил, и до тех пор не поднимал глаз, пока крупная слеза не капнула на бумагу. Личико Эмми было очень грустно, но она только сказала: «Не прибавляют ли к завещаниям приписок иногда?»

— Да, они так и называются «приписями к духовной».

— Ну, так припишите к моей, что я желаю, чтобы обрезали все мои локоны и раздали их моим друзьям. Я забыла про это; но надо, чтобы это было сделано, хотя это обезобразит мое лицо.

Лори прибавил и это, улыбаясь последней и величайшей жертве Эмми. Потом он около часу поиграл с ней и очень интересовался всеми ее испытаниями — как она выражалась. Но когда он стал уходить, Эмми остановила его, и прошептала дрожащими губами:

— Есть ли в самом деле какая-нибудь опасность для Бетси?

— Я боюсь, что есть; но мы должны надеяться на лучшее, и потому не плачьте, милая, — и Лори обнял её одной рукой с таким братским движением, что оно было поистине утешительно.

Когда он ушел, она отправилась в свою маленькую часовню и, сидя одиноко в сумерках, начала с горькими слезами и болью в сердечке молиться за Бетси, чувствуя, что миллионы бирюзовых колец не могли бы утешить её в потере маленькой кроткой сестры.

ГЛАВА XX Призвания

У меня не достанет слов для описания свидания матери с детьми; такие часы приятно переживать, но очень трудно описывать, и потому я предоставлю это воображению читателя; скажу только, что дом был преисполнен настоящей радости и что горячее желание Мегги сбылось: когда Бетси проснулась после долгого, благотворного сна, первые предметы, которые представились ее глазам, были именно распустившаяся роза и лицо матери. Будучи слишком слаба, чтобы удивляться чему бы то ни было, она только улыбнулась и покрепче прижалась к любящим объятиям, раскрывшимся для нее, чувствуя, что ее страстное желание наконец исполнилось. Потом она опять заснула, и девочки подсели к матери, потому что последняя не хотела выпустить худенькой ручки, которая цеплялась за нее даже во сне. Анна «смастерила» удивительный завтрак для путешественницы, не находя возможности дать иной исход своим взволнованным чувствам, а Мегги и Джо кормили свою мать, как какие-нибудь добродетельные аисты, слушая передаваемый ею шепотом отчет о состоянии здоровья отца, об обещании мистера Брука остаться там и ухаживать за ним, о том, как из-за вьюги пришлось опоздать при возвращении домой и какое неизъяснимое облегчение доставило ей утешительное лицо Лори, когда она, приехав совершенно измученная усталостью, беспокойством и холодом, встретила его на станции.

Какой это был странный и между тем приятный день! На дворе все блестело и сияло, все жители города повысыпали на улицу, чтобы приветствовать первый снег; но внутри знакомого нам домика все было спокойно и безмолвно, потому что все спали, измученные долгим бдением, повсюду в нем царствовала полнейшая тишина, пока сонная Анна сторожила у двери. С блаженным сознанием, что тяжелая гора свалилась с их плеч, Мегги и Джо сомкнули усталые глаза и покоились, как забитые бурей челноки, наконец безопасно укрывшиеся в надежной гавани. Миссис Марч не отходила от Бетси и отдыхала в большом кресле, часто просыпаясь, чтобы взглянуть, дотронуться до своего ребенка, нагнуться над ним, как наклоняется скупой над вновь обретенным сокровищем.

Между тем Лори отправился утешать Эмми и так хорошо рассказывал обо всем случившемся, что сама тетя Марч чуть не «расхныкалась» и даже ни разу не сказала: «Ведь я вам говорила». Эмми выказала такую твердость в этом случае, что приходится полагать, что размышления ее в маленькой часовне принесли ей действительную пользу. Она живо отерла слёзы, сдержала свое нетерпение поскорее увидать мать и даже не подумала о бирюзовом колечке, между тем как старая лэди горячо согласилась с мнениям Лори, что она ведет себя, «как маленькая женщина — настоящий первый сорт». Даже Полли казался тронут, назвал ее «хорошей девочкой» и призвал благословение на ее пуговицы, а в довершение просил ее милую «выйти и погулять» самым любезным тоном. Она очень охотно исполнила бы приглашение, чтобы воспользоваться прекрасным зимним днем; но, сделав открытие, что Лори едва держится на ногах после бессонной ночи, несмотря на свои мужественные усилия скрыть этот факт, она уговорила его полежать на диване, пока она напишет записку к матери. Эмми долго возилась с запиской и когда вернулась, то нашла его распростертым на диване, с руками, заложенными под голову, и спящим крепким сном, между тем как тетя Марч, задернув занавески, тихо сидела подле него, в припадке необыкновенной благосклонности.