Маленький друг

Но, когда он приехал на место, вылезать из машины ему расхотелось. Серебряные жилки-ниточки, похожие на проволоку, поблескивали в траве у подножия башни. Дэнни закурил – от прилива адреналина руки тряслись – и уставился на водонапорную башню. Если ему оторвет палец на руке или на ноге, это еще цветочки будут по сравнению с тем, что с ним Фариш сделает, если только заподозрит, что у Дэнни на уме.

И сам факт, что Фариш спрятал наркотики не где-нибудь, а в резервуаре с водой, говорил о многом: это чтобы лишний раз Дэнни в лицо плюнуть. Фариш знал, как Дэнни боится воды – с тех самых пор, когда отец хотел научить его плавать и сбросил его с мостков в озеро, ему тогда лет пять было. Фариш, Майк и все остальные его братья взяли и поплыли, когда он с ними такое проделал, а вот Дэнни пошел ко дну. Он отчетливо помнил, как ему было страшно, когда он тонул, как страшно было, когда он сначала захлебывался, а потом сплевывал коричневую воду пополам с илом, когда отец, взбесившись из-за того, что ему в одежде пришлось прыгать в воду, орал на него, поэтому после того, как Дэнни наконец убрался с тех расшатанных мостков, желания поплавать у него больше не возникало.

И Фариш тоже хорош, не подумал о том, как опасно хранить мет в такой сырой дыре. Дэнни был тогда в марте в лаборатории с Фаришем – шел дождь, и товар из-за влажности никак не хотел кристаллизоваться. Они много чего перепробовали, но все насмарку – порошок у них под пальцами скатывался в клейкие лепешечки и прилипал к зеркалу.

Дэнни, признав свое поражение, немножко закинулся, чтобы нервишки подуспокоить, выкинул сигарету в окно и завел мотор. Вернувшись в город, он уже позабыл о том, зачем ехал (отослать бабкин счет) и вместо этого снова прокатился мимо похоронного бюро. Реверс по-прежнему сидел в лимузине, но девчонки там уже не было, а на ступеньках толклось много народу.

“Сделаю-ка еще кружок по кварталу”, – подумал он.

Александрия, плоская и пустынная, круговорот одинаковых уличных вывесок, гигантская модель железной дороги. Спустя какое-то время тебя так и охватывало чувство нереальности. Безветренные улицы, бесцветные небеса. Пустые здания, сплошной картон и бутафория. “И если ехать долго-долго, – думал он, – то вернешься ровно туда, откуда выехал”.

Грейс Фонтейн подошла к дому Эди, заметно смущаясь, поднялась на крыльцо, вошла. Прошла мимо массивных книжных шкафов со стеклянными дверцами по узкому коридору в переполненную гостиную, откуда неслись голоса и праздничный перезвон бокалов. Шумел вентилятор. В гостиной было полно народу – дамы раскраснелись, мужчины сняли пиджаки. На покрытом кружевной скатертью столе – булочки с ветчиной, чаша с пуншем, серебряные вазочки с арахисом и засахаренным миндалем, стопки красных салфеток с инициалами Эди золотом (безвкусица, по мнению миссис Фонтейн).

Миссис Фонтейн, теребя в руках сумочку, стояла в дверях и ждала, пока ее заметят. Вообще-то у Эди дом (так, коттеджик скорее) был меньше, чем у нее, но миссис Фонтейн выросла в деревне – “в приличной христианской семье”, не уставала напоминать она, но все равно в деревне – и потому стушевалась, завидев чашу для пунша, занавеси из золотого шелка, огромный обеденный стол (за таким человек десять усадить можно, и откидной край поднимать не надо) и грозный портрет судьи Клива, нависавший над узенькой каминной полкой. По стенам стояли, вытянувшись в струнку, будто в танцевальной школе, двадцать четыре обеденных стула со спинками-лирами и гобеленовыми сиденьями, и хоть не стоило втискивать столько массивной темной мебели в комнату, где и места было маловато, и потолок низковат, миссис Фонтейн все равно почувствовала себя не в своей тарелке.

Эди – в кружевном белом фартуке поверх черного платья – заметила миссис Фонтейн, поставила на стол поднос с булочками и подошла к ней.

– Да это же Грейс! Спасибо, что заглянула.

На Эди были очки в тяжелой черной оправе – очки мужские, Портер, покойный муж миссис Фонтейн, такие же носил, а даму, подумала миссис Фонтейн, они не красят, да и к тому же Эди пила – в руках у нее был стакан для воды, обернутый намокшей новогодней салфеткой, где плескался виски со льдом, очень похоже на то.

Не сдержавшись, миссис Фонтейн заметила:

– Да у вас тут целый праздник, вон сколько народу после похорон собралось.

– Что ж теперь, лечь и помереть? – огрызнулась Эди. – Ты лучше иди-ка, съешь чего-нибудь, пока все не остыло.

Миссис Фонтейн сконфузилась, притихла, рассеянно зашарила взглядом по углам. Наконец, промямлив: “Спасибо”, она поковыляла к буфету.

Эди прижала холодный стакан к виску. До этого она и нетрезвой-то была за всю жизнь всего раз пять, и все пять раз, когда ей еще тридцати не было, да и при более веселых обстоятельствах.

– Эдит, дорогая, не нужно ли чем помочь? – спросила прихожанка баптистской церкви, круглолицая коротышка, которая добродушной суетливостью напоминала Винни-Пуха. Эди, хоть убей, не помнила, как ее зовут.

– Нет, спасибо! – она похлопала дамочку по плечу и вернулась к гостям.