Маленький друг

Зато, когда умер их отец, судья, все говорили – отмучился, и на похороны, которые прошли на удивление весело, съехалась целая толпа краснолицых старичков, “земляков” (как звали друг друга судья с друзьями – коллегами-юристами и приятелями-рыболовами), – они все толпились у камина в гостиной на первом этаже, пили виски и травили байки о детстве и юности Старого Забияки. “Старый Забияка”, вот какое у него было прозвище. А потом, и полугода не прошло, и малыш Робин… но об этом и теперь вспоминать было невыносимо, такой маленький гробик, и пяти футов в длину не было, как она вообще пережила тот день? Пришлось вколоть компазин. горе было таким сильным, что валило ее с ног, будто рвота, будто пищевое отравление. ее рвало черным чаем, заварным яичным коктейлем[40].

Она сморгнула пелену с глаз и вздрогнула всем телом, потому что по коридору крался очень похожий на Робина мальчишка в кедах и разлохмаченных джинсовых шортах, на несколько секунд она потеряла дар речи, но потом до нее дошло – это же юный Халл, друг Гарриет. Кто его только сюда пустил? Эди выскользнула в коридор, нагнала его. Когда она ухватила его за плечо, тот дернулся, вскрикнул – крик вышел тоненький, перепуганный, хриплый – и съежился, будто мышь в когтях у совы.

– И что тебе угодно?

– Гарриет. я.

– Я не Гарриет. Гарриет – моя внучка.

Скрестив руки на груди, Эди с видимым удовольствием наблюдала за его паникой, Хили ее за это просто ненавидел. Хили снова открыл рот:

– Я… я…

– Ну, говори, не томи.

– Она здесь?

– Да, она здесь. А ты беги-ка домой, – она схватила его за плечи, развернула и подтолкнула к двери.

Мальчишка вывернулся у нее из рук:

– Она вернется в лагерь?

– Нашел время играть! – рявкнула Эди. Мать парня – нахальная вертихвостка, с самого детства такой была – на похороны Либби не пришла, даже прислать цветы или позвонить не удосужилась. – Давай беги, скажи матери, пусть тебя научит, что невежливо людей беспокоить, когда у них кто-то умер. Ну, брысь! – прикрикнула она, потому что он так и пялился на нее, разинув рот.

Она стояла в дверях, смотрела, как он спустился с крыльца, а потом – довольно неспешно, надо заметить – завернул за угол и скрылся из виду. Тогда Эди пошла в кухню, вытащила из шкафчика под раковиной бутылку виски, освежила свой тодди и вернулась к гостям. Народ постепенно расходился. Шарлотта (вся какая-то взъерошенная, взмокшая, раскрасневшаяся, будто тяжести таскала) стояла на своем посту возле чаши с пуншем и ошалело улыбалась похожей на мопса миссис Чаффин из цветочной лавки, которая очень приветливо с ней болтала, потягивая пунш.

– Мой вам совет, – говорила, а точнее, орала миссис Чаффин, которая, как и многие глухие люди, сама повышала голос вместо того, чтоб попросить собеседника говорить погромче. – Гнездышко не должно пустовать. Потерять ребенка – ужасная трагедия, но мне-то по работе много смертей перевидать пришлось, и лучше всего в таких случаях не терять времени и нарожать еще детишек.

Эди заметила, что у дочери на чулке сзади длиннющая зацепка. Разливать пунш – ума особого не надо, тут и Гарриет с Эллисон бы справились, и Эди поначалу хотела это кому-то из них и поручить, но потом решила, что Шарлотте не следует стоять где-нибудь в углу и трагично пялиться в одну точку.

– Но я же не знаю, что делать, – испуганно пискнула она, когда Эди подтащила ее к чаше с пуншем и всучила ей половник.

– Разливай пунш по чашкам, если попросят добавки – подливай. Шарлотта растерянно взглянула на мать, как будто половник был разводным ключом, а чаша с пуншем – сложным механизмом. Несколько певших в хоре дам, нерешительно улыбаясь, вежливо топтались возле стоявших на столе чашек с блюдцами.

Эди выхватила половник, зачерпнула пуншу, налила его в чашку, поставила чашку на стол и опять вручила половник Шарлотте. Маленькая миссис Тигартен, стоявшая возле другого конца стола (вся в зеленом, будто прыткая древесная лягушечка – рот широкий, а глаза огромные и блестящие), обернулась и театрально прижала к груди веснушчатую ручку:

– Боже праведный! – вскричала она. – Это мне?

– Ну разумеется! – отозвалась Эди самым веселым тоном, на какой только была способна, и дамы, разулыбавшись, потянулись к столу.

Шарлотта настойчиво подергала мать за рукав:

– А что им говорить?

– Ах, до чего освежает! – громко сказала миссис Тигартен. – Это он с чем, с имбирным элем?

– Думаю, тебе вообще не нужно ничего говорить, – тихонько сказала Эди Шарлотте, а собравшимся дамам громко объявила: – Обычный безалкогольный пунш, без затей, мы такой на Рождество обычно делаем. Мэри Грейс! Кэтрин! Не налить ли вам чего-нибудь?

– Ой, Эдит… – теснились вокруг нее дамочки из хора. – Надо же, какая красота. И как ты только все успеваешь.

– Эдит – хозяйка что надо, за минуту все организовать может. Это к ним промаршировала кузина Люсинда – руки в карманах.

– Конечно, Эдит легко, – раздался тоненький голосок Аделаиды, – у нее же есть морозилка.