Маленький друг

Гарриет не могла вымолвить ни слова. Из обветшалого сарая донесся один-единственный, жуткий всхрип, будто там кого-то душили. У Гарриет исказилось лицо – ее охватил не стыд, не отвращение, а какое-то незнакомое, пугающее чувство, да такое, что Хили даже отшатнулся от нее, будто она вдруг стала заразной.

– Фу, – бессердечно бросил он, задрал голову – облака, самолет ползет по небу. – Короче, мне пора.

Он ждал ответа, но Гарриет молчала, и тогда Хили зашагал к выходу – не засеменил, как обычно, а пошел медленно, неловко размахивая руками.

Хлопнула калитка. Гарриет буравила взглядом землю. Голоса на веранде вдруг стали громче, и Гарриет со щемящей болью поняла, о чем они говорят – о завещании Либби.

– Где оно? – повторяла Одеан.

– Не волнуйся, с этим все скоро уладится, – говорила Эди, держа Одеан под руку, будто собиралась вести ее в дом. – Завещание в банковском сейфе. В понедельник утром мы туда поедем вместе с юристом…

– Нет у меня веры юристам, – с чувством сказала Одеан. – Мисс Либ мне обещала. Она мне сказала, Одеан, говорит она, если что случится, загляни в мой сундук. Там для тебя конверт лежит. Ты его бери и никого не спрашивай.

– Одеан, мы у нее дома ничего не трогали. В понедельник.

– Господь всему свидетель, – надменно сказала Одеан. – Он – свидетель, и я – свидетель. Да, мэм, уж кому как не мне знать, что мне говорила мисс Либби.

– Ну ты же знаешь мистера Билли Уэнтворта, верно ведь? – Эди говорила шутливо, будто ребенка увещевала, но голос у нее то и дело срывался на хрип, и звучало это страшно. – Ну, только не говори, что не веришь мистеру Билли, Одеан! У них с зятем контора на площади.

– Мне нужно только то, что мне по праву причитается.

Садовые качели давно проржавели. Между растрескавшихся кирпичей набух бархатистый мох. Гарриет с отчаянием, будто цепляясь за последнюю соломинку, сосредоточила все внимание на видавшей виды ракушке, которая лежала на постаменте садового вазона.

Эди сказала:

– Одеан, я с этим не спорю. Ты получишь все, что тебе причитается по закону. Как только…

– Не знаю я ни про какие законы. Я знаю только про то, как оно правильно.

Ракушка от старости стала похожей на известняк, дождь и ветер превратили ее в гипсовое крошево, верхушка отломилась, а внутренняя губа угасла до перламутровой алости, до того же серовато-розового цвета, что и лепестки старинных Эдиных роз “Мей-денс Блаш” – “Девичий румянец”. Когда Гарриет еще не родилась, вся семья каждое лето выезжала к океану, но после смерти Робина они больше туда не ездили. Серые двустворчатые раковинки, собранные во время этих давних поездок, грустно пылились в банках, на самых дальних полках в чуланах у тетушек.

“Стоит им без воды полежать, и все волшебство пропадает”, – говорила Либби. Она, бывало, набирала полный умывальник воды, высыпала туда ракушки и пододвигала скамеечку, на которую залезала Гарриет (ей было года три, совсем еще кроха, и каким же белым, каким огромным казался ей умывальник!). И с каким удивлением она глядела на то, как казенный серый цвет под водой делался ярким, блестящим, волшебным, разламывался на тысячу переливчатых оттенков: там багровел, там темнел, будто створка мидии, то раскрывался веером, то закручивался в тоненькие полихромные завитки – серебристые, стеклянно-голубые, коралловые, розовые и дымчато-зеленые! И какой холодной и прозрачной была вода, которая словно бы отсекала ее ладони – розовые, заледеневшие!

“Понюхай! – говорила Либби, втягивая воздух. – Вот так пахнет океан!” И Гарриет наклонялась к воде и вдыхала острую горечь океана, которого она никогда не видела, тот самый соленый запах, о каком говорил Джим Хокинс в “Острове сокровищ”. Грохот прибоя, крики странных птиц и белые паруса “Испаньолы” – будто книжные белые страницы – полощутся на фоне безоблачного тропического неба.

Говорят, умереть, мол – причалить к счастливым берегам. На старых курортных фотографиях ее родные снова молодели, и Робин снова был с ними – яхты, белые платки, взмывают к солнцу чайки. Это был сон, в котором все спаслись.

Но то был сон о прошлом, не о грядущем. Настоящее – бурые листья магнолии, покрытые коркой лишайника вазоны, монотонное гудение пчел в жарком вечернем воздухе, безликое бормотание собравшихся на поминки гостей. Она пнула осколок кирпича – под ним грязь и склизкая трава. Гарриет изучала мерзкое пятно с таким интересом, будто во всем в мире, кроме него, не осталось ничего настоящего – да, впрочем, так оно и было.

Глава 7 Башня