Мама кукол

– А еще у меня ночью срезали клок волос, – Эля перекинула длинные светлые волосы через плечо и продемонстрировала остриженный с затылка локон. – Причем место такое выбрали… – усмехнулась она. – Видимо, надеялись, что я не замечу. Или стрижку не хотели портить, заботливые какие. Как представлю, что кто-то из домашних стоял ночью у моей кровати с ножницами в руках… – Эля поежилась и откинула волосы назад. – В общем, я обязана увести ее. Только тогда все станет по-прежнему. А я… Для меня по-прежнему уже никогда не будет, для меня уже все предопределено. А у вас есть шанс жить нормально. Я постараюсь все сделать как надо. И если… – она сжала губы, сдерживая слезы. – Если я до сих пор считаюсь пропавшей без вести, значит, у меня получилось и вы в безопасности. Поэтому, Нин, именно поэтому не ищи меня. Никогда, слышишь? Ни сейчас, ни через десять лет, ни через пятьдесят. Потому что, вернув меня, ты вернешь и ее, – Эля подняла глаза и в упор посмотрела на Нину. – А сейчас мне пора идти. Эта неугомонная уже всю дверь расцарапала. Я возьму кое-какие вещи, недорогие, они мне нужны. Пришлось стащить Юлькин уродливый кулон, но пусть он останется на моей совести. Ты же понимаешь, что эту кассету не должен видеть никто? Никто, Нин. Совсем никто. Пусть все и дальше считают, что я сбежала из-за передозировки гормонов дурости. Так спокойнее.

Эля встала с кресла и приблизилась к камере, чтобы отключиться. Нина в отчаянии замотала головой: нет, нет, не уходи!

– Ах да, – замерла старшая Измайлова прямо перед камерой. – Забавный факт: Брукса – наша с тобой родственница. Кто бы мог подумать. Хотя… это логично. Это объясняет, почему она обитает в наших конюшнях. Я узнала ее на одном из портретов. В доме, кстати, я впервые увидела ее стоящей рядом с ним. Портрет этот я спрятала. Правда, пришлось перетасовать все картины в коридоре, чтобы папа с Юлькой не заметили пропажи, когда в себя придут, но я решила не рисковать и не привлекать внимание к ее персоне. Лишние вопросы ни к чему, – Эля вновь приблизилась к камере и вновь отпрянула назад. – Пока, Нин, – она грустно улыбнулась. – Люблю тебя больше всех на свете. Поцелуй от меня двойняшек.

По экрану пробежала статика. Элино печальное лицо сменилось улыбающейся Шэрон Тейт. Нина с минуту сидела неподвижно, потом уронила голову на ладони и, больше не сдерживаясь, зарыдала.

Кукольница

Роза провела пальцами вдоль бумажного среза. Убедилась, что афиша приклеена на совесть: уголки не топорщатся, бумага не вздувается пузырями, акварель не потекла из-за пропитавшего лист клея. Идеально.

Она отступила на шаг, любуясь проделанной работой, и улыбнулась своим кукольным детишкам, глядевшим на нее с афиши. Тошка, Анфиска, Тяпка, Дашка – они кружились в задорном танце, образуя круг, в центре которого гордо стояла Лизка – ее радость, гордость, ее шедевр. Дерзкая улыбка на кукольном лице будто бросала вызов: «А у тебя хватит храбрости станцевать со мной? Коли да, рискни! Поглядим, чья возьмет!» Роза, не удержавшись, подмигнула рисованной Лизке. Никто был не в силах устоять перед обаянием этой проказницы, особенно ее создательница.

– Кукольный театр? – послышался за спиной шепот.

Роза обернулась. Позади нее, точно воробушки, жались друг к другу трое детишек.

– Приветствую вас, – улыбнулась Роза и сделала еще один шаг назад, чтобы дети хорошенько рассмотрели афишу. Те, мелко переступая ногами, приблизились и, довольные, переглянулись.

– Кукольный театр, – подтвердил самый старший из ребят.

– Когда? – нетерпеливо запрыгала на месте малышка лет пяти, обращаясь то ли к своему спутнику, то ли к стоявшей рядом незнакомке. – Когда?