Мама кукол

Облупившаяся краска, точно рыбья чешуя, покрывала желтыми струпьями стены старого деревянного дома с мезонином. Территория перед ним густо поросла ромашкой и подсолнухами, сквозь которые от самых ворот пробивала себе путь каменная тропинка, раздваиваясь у крыльца змеиным языком и кольцом опоясывая дом. Слева в ромашково-подсолнуховом поле одиноко доживала свой век старая яблоня. При каждом дуновении ветра она тоскливо скрипела старыми ветками, будто жаловалась на затянувшуюся жизнь. Дедушка Лили, Матвей Ильич, каждый раз скорбно качал головой и обещал внучке назавтра спилить несчастное создание, чтобы прекратить наконец мучения старушки. Но каждый раз, постояв у яблони с топором в морщинистой руке, разворачивался и уходил, притворяясь, что не замечает, как та тянет к нему свои не менее морщинистые ветви. Какие мысли роились в его голове в такие моменты – одному богу известно. Быть может, прижав ладонь к коре, Матвей Ильич видел свое с деревом сходство – старость, увядание, скрипучий голос и потемневшая от времени и солнца кожа. А может, вспоминал, как весело смеялась его крошка Лилечка, раскачиваясь на качелях на этой самой яблоне. Но рука на старушку у Матвея Ильича не поднималась.

Так и росла одинокая яблоня, лишь изредка жалуясь тихим скрипом проходящему мимо гостю: «Устала…»

А позади дома в заросшем саду здравствовало и множилось ее яблоневое семейство. Деревья там кутались во вьюны, словно барышни в шали, а в глубине сада среди дикой вишни прятался колодец, к которому невозможно подступиться из-за крыжовника, взявшего его в колючий плен. Семейное предание гласит, что среди огромного количества груш, яблонь и слив, которые перемешались друг с другом словно в сумасшедшем танце, прятались беседка, баня и сарай. Но Лиля с подругами давно оставили попытки отыскать их среди буйства одичавшей растительности. Пусть спокойно доживают свой век, крепко укутанные виноградом.

Девушки обошли дом по каменной тропинке и выстроились вдоль террасы, разглядывая сад.

– Господи, это лучшее место на земле, – благоговейно проговорила Нина.

Соня согласно кивнула, Кристина восторженно прижала ладони к груди, а Лиля, которой приходилось ежедневно усмирять это растительное бешенство, готовое сожрать дом, скептически наморщила нос.

Нина скинула с плеча рюкзак и принялась искать фотоаппарат.

– Почему бы не сделать миллион первый снимок сада, да, Нин? – Соня подняла с деревянных ступеней террасы корзинку и передала Кристине аккуратно сложенный плед.

– Я и вашего парка сделаю миллион фото, если он стараниями твоего отца не превратится в прилизанный английский сад с кустами, стриженными под пуделечков.

– До пуделечков мы еще, слава богам, не дошли, но я понимаю, к чему ты клонишь. – Соня ступила на то, что некогда было каменной дорожкой, а сейчас больше напоминало козью тропу.

Как и прежде, девушки гуськом устремились в глубь сада. У них давно вошло в привычку устраивать пикники каждый раз на новом месте, поэтому Соня петляла между деревьев, озиралась по сторонам и старательно обходила знакомые части сада. Не сбавляя хода, она обернулась на подруг. Кристина блаженно щурилась и глубоко дышала, будто пыталась напитаться мутным от пыльцы воздухом. Нина едва слышно кляла кочки, о которые то и дело спотыкалась, но не отнимала от лица фотоаппарат. Позади всех плелась Лиля и имела вид слегка ошалелый – часы, проведенные над рукописями, выбивали из рутины повседневности, и ей всегда было сложно вернуться из воображаемых миров в наш, пресный и скучный. Залюбовавшись подругами, Соня спрятала улыбку за шторкой рыжих волос, поспешно двинулась дальше. Шаг, другой – и она будто бы перешагнула невидимую грань: в разогретом воздухе густо запахло черной смородиной и земляникой.

– Пришли, – объявила она и обернулась на Кристину.

Та с готовностью расстелила поверх травы плед, сбросила с плеча сумку, скинула балетки и плавным прыжком упала на покрывало, словно в волну нырнула. Скинув обувь, Лиля, Соня и Нина улеглись рядом. В небо уставились четыре пары глаз – серые, голубые, карие и зеленые. В прорехах сплетенных крон виднелась лазурь, по которой проплывали ватные комочки облаков.

Все четверо молчали, не желая прерывать беседу одичавших деревьев. А деревья говорили, в этом не было никаких сомнений. Они то перешептывались, легонько шурша листьями, то кричали, скрипя корой, не чурались даже поколачивать друг друга узловатыми ветками.

В этой шумной тишине время тянулось, словно смола. Ветер волнами приносил запахи с разных частей сада: с востока пахло розами, с запада – влажным мхом, с севера – грушами и сливами, а с юга – морской солью и водорослями. Ветер здесь всегда был особенный, по-детски переменчивый: то игривый и ласковый, то вдруг злой и кусачий. Сейчас он находился в добром расположении духа и задорно играл с волосами девушек – с заплетенными в косу рыжими, с волнистыми светлыми, с короткими шоколадными. Лишь с длинными кудрями цвета ночи он не смог справиться – запутался в них, тяжелых и плотных, и сдался без боя.