Манаус

Он отыскал единственный непромокаемый плащ, что был у них, и накрыл им Клаудию. Они уже привыкли спать под дождем и просыпаться мокрыми насквозь, но в теперешнем ее состоянии, как он предположил, терзаемая приступами лихорадки, эта вода могла бы убить ее. Он внимательно посмотрел на нее – девушка спала, но сон ее был беспокойный, и время от времени с ее губ слетал тихий стон.

Ему стало жалко девушку. И хотя они всячески пытались доказать, что были ее друзьями, и ей нечего было бояться, но после всего, что произошло, Клаудия никому не доверяла.

Возможно, если им удастся благополучно выпутаться из всей этой истории, то она вернется к своему нормальному состоянию и найдет более легкий путь в жизни.

Из Кито будет нетрудно добраться до Каракаса, и возможно через несколько лет все произошедшее, и даже они сами, будут для Клаудии не более чем горькие воспоминания или далекий кошмар.

Анаконда не пришла на свидание и во время дежурства Аркимедеса, и когда он разбудил индейца, чтобы тот сменил его, то недовольным голосом сообщил ему:

– Ты напугал нас, как последних глупцов. Гуийо не объявилась.

– Гуийо всегда приходит на рассвете, – ответил индеец, повторив старую индейскую поговорку. – Рамиро будет ждать ее.

После этих слов «Северянин» опять начал нервничать, хотя до этого уже успокоился. Когда забрался к себе в гамак, долго ворочался, не мог заснуть, заснув же, видел опять те же самые кошмарные сны и, когда проснулся, солнце уже поднялось высоко. Проснулся он в отвратительном настроении и первое, что сделал – обругал индейца за отвратительную ночь, которую они провели по его вине.

Судя по всему, слова эти обидели Рамиро – после небольшого завтрака, он ушел в чащу леса.

Говард и Аркимедес вопросительно переглянулись, не очень понимая куда он отправился, а, вернувшись, индеец заставил их следовать за ним и вывел к противоположному краю озера, где среди грязной воды, на небольшой глубине, свившись в клубок, лежала анаконда, про которую индеец говорил все это время.

В длину она была метров семь или восемь, хотя в таком положении, обернувшись несколько раз вокруг себя, трудно было определить точную длину. Анаконда пребывала в состоянии летаргического сна, сытая, на что указывало утолщение по середине ее тела – верный признак того, что она переваривала свою последнюю жертву.

Все стояли невдалеке и наблюдали за ней, весьма довольные тем, что змея была сейчас неопасна, и хотя они знали, что пройдут недели, прежде чем она опять вернется в свое голодное состояние и выползет на охоту, но предпочитали не иметь такого опасного соседа рядом с лагерем. Вооружившись мачете, осторожно вошли в воду и за несколько секунд разрубили гуийо на куски. Змея даже не сопротивлялась, лишь раза три судорожно распрямилась и свилась опять в кольца, залила все озеро кровью и сдохла.

Разобравшись с анакондой, все успокоились и в течение пяти дней не покидали лагеря, ожидая пока Клаудия поправится.

В начале она очень страдала от сильных приступов лихорадки, но понемногу стала приходить в себя и где-то на шестой день они смогла двинуться в путь снова, значительно медленнее, чем до этого, и с большим количеством остановок для отдыха.

Никто не осмеливался обсуждать случившееся, а девушка продолжала молчать, словно ничего с ней не произошло. Иногда, правда, она казалась смущенной, что по ее вине задержались на столько дней, и делала все возможное, чтобы они не останавливались, показывая всем своим видом, что не устала, но выражение лица выдавало ее.

На четвертый день пути они вышли на тропу, проложенную в самой чаще. Рамиро долго изучал ее с критическим видом, прохаживаясь вверх и вниз, и, наконец, сообщил:

– Рамиро думает, что это ведет к индейской деревне. Следов ботинок нет.

– И что это за индейцы? – спросил его Говард.

– Рамиро не знает.

Решено было пересечь тропу. Шли, стараясь не оставлять следов. И на противоположной стороне опять углубились в непроходимые заросли. Однако, на протяжении всего дня то тут, то там появлялись новые следы, оставленные людьми, пока вдруг индеец не остановился и не начал принюхиваться, словно охотничья собака, и, наконец, сообщил:

– Пахнет дымом.

Ни Говард, ни «Северянин» не почувствовали ничего, но оба знали, что к несчастью белый человек потерял многие способности, что сохранились у индейца. Он же одел на ноги металлические шипы, обвязал дерево толстой веревкой и с необыкновенной ловкостью полез наверх.

Какое-то время он там оставался, а когда спустился, выглядел очень обеспокоенным:

– Рамиро видел дымы. Там деревня, – сообщил он. – В двух часах ходьбы. Может быть три часа.

– Большая деревня?

– Там много дымов. Больше, чем Рамиро может посчитать. Очень много.

Сколько именно выяснить так и не получилось. Большинство индейцев Амазонии умеют считать лишь до трех.