Мандельштам, Блок и границы мифопоэтического символизма

Первый элемент, который в этой связи может привлечь внимание читателя, — словосочетание «глаз… цветет» в строках 11–12. Цветущие глаза — характерная примета блоковского идиолекта: «И под маской — так спокойно / Расцвели глаза» (II, 277); «Влюбленность расцвела в кудрях / И в ранней грусти глаз» (II, 152)[320]. И. И. Шкуропат предложил посмотреть на те же строки как на «пародийную аллюзию на типично символистский образ радуги»[321]. Ясно, что Мандельштам здесь тонко обозначает для читателя символистский язык.

Радужное цветение подбитого глаза старика вызвано произошедшим «в недрах ночи», т. е. во время символистского ожидания. Описываемые в стихотворении события внутренне противопоставлены тем, которые должны были происходить на рассвете («Уже светло, поет сирена / В седьмом часу утра»). В типичном для раннего мифопоэтического символизма — или Блока — стихотворении поэт в этот час предвкушает появление Софии или встречу с ней.

Жена старика — «суровая». В «Стихах о Прекрасной Даме» героиня Блока описывается и как «строгая», и (реже) как «суровая»: «Всегда надменна и сурова» (I, 229), «Белая Ты, в глубинах несмутима, / В жизни — строга и гневна» (I, 290). Завершающее стихотворение слово «жена» — это, конечно, одно из именований символистского идеала: «Всё невеста — и вечно жена» (I, 330). Таким образом, в утренней встрече этого пьяного «Сократа» с его сварливой женой мы можем видеть бурлескную тень символистского героя, предвкушающего рандеву с Вечной Женственностью на совсем не обыденном рассвете.

Вторичные значения слова «сирена» усиливают впечатление обманутых надежд. Сирена — «красивая, обольстительная, но бездушная женщина» (Ушаков) — может пониматься как Прекрасная Дама, обольщающая, но обманывающая символистов. Точно так же и выражение «ругань крылатая» в последней строфе, напоминающее прежде всего синоним афоризма «крылатые слова», в контексте первой строфы намекает на мифологический образ полуптицы-полуженщины, которая завлекает моряков своим прекрасным пением и предает их смерти. «Сирены» (будь то на причале, корабле или в автомобиле) не раз появляются в стихах Блока, отмеченные таким же двуголосием.

Сама фигура пьяного героя перекликается с образностью Блока, который, как мы помним, в своем самом известном стихотворении («Незнакомка», 1906) выступает пьяным резонером: «Ты право, пьяное чудовище! / Я знаю: истина в вине» (II, 213)[322]. Кроме того, одна из общих масок блоковского лирического героя в «Первой книге» — «старик». И еще одна, последняя текстовая перекличка делает яркое, но подспудное присутствие Блока в этом стихотворении неоспоримым. Речь идет о перекличке с его пьесой «Незнакомка»[323].

Мандельштам провожает блоковского «Верлена» домой к жене, и образы этого персонажа и блоковского лирического героя (отождествлявшегося многими современниками с самим поэтом) переплетаются, проглядывая из‐за сатирического уличного портрета.

И без распознания читателем этого второго слоя портрет ничуть не теряет своего игривого изящества и остроты характеризации. Однако, сознательно или бессознательно, современники должны были непременно ощущать внешнее присвоение символистского лексикона, вносящее важный вклад в стилистическую игру. Тынянов писал о пародии: «Если второй план расплывается до общего понятия „стиль“, пародия делается одним из элементов диалектической смены школ, соприкасается со стилизацией <…>»[324]. В «Старике» дело обстоит иначе. Второй, блоковский план стихотворения, будучи распознан, сохраняет свою структурную роль, усиливая комический эффект стихотворения путем неожиданного возвышения того тематического материала, который в нем пародируется. И в этом смысле блоковский слой ясным образом увеличивает тематический охват и резонанс стихотворения.

Модернистская поэтика времени

Впервые влияние Блока на поэтику Мандельштама отметил Жирмунский в 1921 г. — т. е. в год смерти Блока: