Мандельштам, Блок и границы мифопоэтического символизма

…лирика Блока необычайно смело и последовательно развивает приемы метафорического стиля. Поэт-романтик не только окончательно освобождается от зависимости по отношению к логическим нормам развития речи, от робкой оглядки в сторону логической ясности, последовательности, он отказывается даже от возможности актуализировать словесное построение в непротиворечивый образ (наглядное представление), то есть вступает на путь логического противоречия, диссонанса, как художественного приема, мотивированного иррациональностью общего замысла поэта. В этом отношении Блок — вполне оригинален и имеет среди русских поэтов-романтиков и первых символистов лишь робких предшественников. Что касается новейших поэтов, то некоторые из них, как Мандельштам или Маяковский, или имажинисты, пошли еще дальше Блока в раскрепощении метафорического построения от норм логически-понятной и последовательной практической речи, но тем не менее в основном — они всецело являются его учениками[325].

Анализ влияния Блока на мандельштамовскую поэтику был продолжен и углублен в последующие годы Павлом Громовым (впрочем, с несколько преувеличенными выводами), Михаилом Гаспаровым (который, к сожалению, касается этой темы лишь кратко) и особенно С. Н. Бройтманом[326].

В первую очередь влияние блоковской метафорической поэтики на Мандельштама связано с таким ее элементом, как поэтическое воплощение Блоком модернистских временны́х структур. Дерзость, а главное, исключительное мастерство старшего поэта в создании убедительных поэтических воплощений «нераздельности и неслиянности»[327] различных временны́х пластов, как мифических, так и исторических («Шаги Командора», «На поле Куликовом»), явно оказали сильнейшее влияние на развитие Мандельштама.

Лишь постепенно появлялись у Мандельштама технические и философские приметы концепции времени, афористически воплощенной в его идиосинкразическом прочтении Анри Бергсона в статье «О природе слова» (1922)[328]:

Бергсон рассматривает явления не в порядке их подчинения закону временной последовательности, а как бы в порядке их пространственной протяженности. <…> связанные между собой явления образуют как бы веер, створки которого можно развернуть во времени, но в то же время он поддается умопостигаемому свертыванию (II, 242)[329].

Поэтический аналог этого темпорального синкретизма вовсе отсутствует в самых ранних стихах Мандельштама, где категории вечности и вневременности занимают центральное место, тогда как историческому еще предстоит выступить на сцену[330]. Уже в «Айя-Софии» (1912) различные историко-временные пласты сопоставляются, однако их связь оправдывается самой историей церкви, которая есть живой сплав храмов разных эпох. Другими словами, наслоение временных эпох в пространстве (под эгидой вечности) все-таки еще связано с внешней логикой, привязанной к определенной и специфической исторической «реальности».