MANIAC

Своих детей у нас с Джонни не было, поэтому, разумеется, вместо детей у него были его компьютеры. Хотела ли я детей? Да. Нет. И да, и нет. Какая мать из меня бы получилась? Я часто спрашивала себя об этом. Конечно, худшая в мире и, вне всякого сомнения, лучшая. Я презирала собственную мать, а она ненавидела меня. Я не хотела мириться с тем, что отец, исключительный человек, так просчитался в выборе жены. Я любила фантазировать, воображала, что моя мать — речная нимфа неписаной красоты; голос у нее журчит как ручеек, в ней бурлит темная энергия, мощная и смертоносная, как натянутая тетива лука богини-охотницы Артемиды, вечной девственницы, что отказывалась любить и богов, и людей, и бродила на воле по лесам, нося в колчане за спиной смерть на острие своих стрел. Я не Дева, я Лев, но у этого самостоятельного земного знака я научилась ценить ту малую независимость, что была у меня, и защищать ее изо всех сил. И тем не менее, когда выносить нытье Джонни стало невозможно, я сдалась, согласилась на его уговоры, не задумываясь о последствиях, потому что из этой крохотной свинцовой тучки над нашим браком могла вырасти страшная гроза, и весь огромный небосвод не удержал бы ее. Он очень боялся за свое наследие, мой муж; его страхи оказаться забытым виделись мне не просто сексистскими — он совершенно не верил в то, чего может достичь его дочь, хотя она унаследовала бо́льшую часть его энергии и таланта, — но и откровенно смешными, потому что мой муж добрался до самых верхних эшелонов власти и закрепился там, как маленький жирненький клещ. Джонни достиг пика своего влияния в 1955 году, когда сам президент Эйзенхауэр назначил его и других пятерых экспертов на пост руководителей Комиссии по атомной энергии США. Он работал консультантом на стольких сверхсекретных проектах, что карманы костюма распирало от пропусков; иногда он просто вручал ворох карточек охраннику, чтобы бедолага нашел нужный пропуск, а сам чинно проходил. Он участвовал во всём и сразу, оставил после себя огромный пласт интеллектуального наследия, и я думала, его забудут только в одном случае: если в мире произойдут какие-то тектонические сдвиги, странным образом сотрется всё знание — предвестник неизбежного возвращения в Темные века, порождение полного и добровольного стирания коллективной памяти. Живя бок о бок с ним, я в самом деле думала, что его слава померкнет и забудется только при коллапсе всей цивилизации целиком. Его вклад оказался настолько обширным, даже не верится, что всё это — достижения одного человека, больше похоже на результат божественной истерики, как будто божок порезвился с миром. Я смеялась и подтрунивала над его опасениями, особенно когда мы, вопреки здравому смыслу, делали попытки завести детей, и тем не менее я стала замечать, что отцовство становится для него не прихотью, а необходимостью. Вместе с растущим желанием иметь детей в нем произошла перемена — постепенно его маниакальный эгоцентризм сменился чем-то новым, импульсом, которого я не наблюдала в нем раньше; он заговорил об ответственности за положение дел, которое сам же помогал создавать, у него появилась потребность как-то искупить последствия своей мыслительной деятельности, оставив собственное потомство. Он упрашивал, умолял меня завести ребенка, и, по-моему, наш стерильный брак, бесплодный почти во всех отношениях, отчасти подтолкнул его к увлечению биологией в последние годы жизни. И дело не только в том, что «должно же остаться хоть что-то после бомб» — так он любил объяснять, для чего проектирует самовоспроизводящиеся машины; я видела, как в нем пробудился глубокий импульс, и он заставляет Джонни заметить и задуматься о вещах, которые он до сих пор полностью игнорировал. Ему не хватило времени воплотить все свои идеи в жизнь, и это колоссальная потеря для всех нас. Или нет? Джонни… С ним никогда не знаешь наверняка. Всё же контакт божественного и земного — это не долгожданная встреча двух противоположностей, не радостный союз материи и духа. Это изнасилование. Суровое рождение. Внезапное вторжение, насилие, которое позднее можно смыть жертвой. Когда Джонни начал интересоваться биологией, я по-настоящему испугалась, я знала, на что он способен. В отличие от математики с физикой, в эту научную область еще не проникла логика, там правили неведомые силы случая и хаоса, которые мы так и не смогли обуздать и не научились использовать. Биологические организмы существуют в удивительном беспорядке, кружатся в таком хаотичном и сложном танце, который нам не дано понять до конца, как бы мы ни старались, потому что та же гармония формирует и одушевляет наши тела и умы. Большинство мужчин и женщин принимают эту простую истину, хоть она и причиняет им страдания, но для моего мужа она стала непреодолимой преградой. Он впадал в ярость, когда не мог чего-то понять или подчинить себе. Я тоже была причиной его ярости.