MANIAC

До того как я поняла, что Джонни собирается замуровать себя в кабинете, я успела забронировать столик в нашем любимом ресторане. Сделать это было непросто — место камерное, желающих много, и я не собиралась уступать его никому другому. Я не стала дожидаться, пока Джонни вылезет из своего кокона, и позвонила коллеге из компьютерного отдела, симпатичному парнишке, который засматривался на меня на работе; я сказала ему, куда направляюсь, и пригласила присоединиться ко мне, если он захочет. Ресторан был за городом, ютился на берегу живописного пруда неподалеку от водохранилища Бивердам; иногда пруд замерзал, воскрешая в памяти теплые детские воспоминания. Прошлой зимой мы с Джонни заглянули туда на коктейли и смотрели, как мальчишки и девчонки скользят по льду на коньках, я вспомнила, каково это: острые лезвия под ногой, парок изо рта и колючий мороз на кончике носа. В тот вечер стояла невыносимая летняя жара, еще очень нескоро на пруду встанет достаточно прочный для катания лед, но почему-то мне ужасно захотелось поехать туда, я постоянно воображала себе это место, но как будто смотрю на него не из-за решетки ресторанных окон, а свысока, будто частичка моей души уже покинула тело и поспешила туда вперед меня. И всё бы ничего, да только мне нужна была помощь Джонни — дверь нашего гаража сломалась, и я бы не смогла открыть ее сама. Джонни наловчился ее открывать, поэтому так и не озаботился ремонтом, хоть и знал, что я с такой тяжестью не справлюсь. Я понимала: просить его о помощи без толку, он проигнорирует меня, но всё равно поднялась по лестнице и села на корточки возле его кабинета, решила дождаться, пока он выйдет в туалет. Когда он вышел, я забежала в кабинет и заперлась там, хохоча, как пьяная школьница, ужасно гордая собой. Когда Джонни вышел из туалета и понял, что произошло, он начал изо всех сил колотить в дверь кулаками. Он орал, просил, тряс дверь, а я сидела за его столом и листала его записи — пусть проорется. Что было дальше? Он начал упрашивать меня: «Впусти меня, Клар, впусти», — а я и говорю, мол, впущу, если поможешь с гаражом, он взвыл, нет, говорит, это невозможно, я должна его понять, ему нельзя терять ни минуты, потому что он занят кое-чем важным, может, это самое важное дело в его жизни! Мне было наплевать, и я повторила свои требования: либо он поможет мне с дверью, либо я останусь сидеть в кабинете, сколько мне вздумается. Он опять начал орать, а я налила себе бурбона из его бутылки, допила, тогда он опять стал упрашивать меня: «Клар, прошу-у-у-у, открой!» До чего жалкий! Инфантильный! Почему-то его нытье только больше разозлило меня, и тогда я сказала, что, если он не откроет гараж в ближайшие пять минут, я сожгу все его бумаги и заодно весь дом. Я блефовала, мы оба это понимали. Нет, конечно, я хотела спалить этот гадкий безвкусный желтый, как моча, дом, но мы оба знали, ему не составит труда восстановить все свои наработки и переписать их заново, строчку за строчкой, цифру за цифрой по памяти. Когда он заметил, что мне нельзя вести машину в таком состоянии, я швырнула бутылку из-под бурбона в стену, осколки разлетелись по полу, перемешавшись с тем, что осталось от моего слоника. Наконец Джонни заговорил так тихо, что пришлось прислонить ухо к двери: «Прошу тебя, не садись за руль, Клар, не езжай. Я отвезу тебя на станцию сам, посажу на поезд, только прошу, впусти меня». Я вышла из себя. Джонни знал, я ненавижу поезда. Знал, что я скорее умру, чем сяду в вагон, и я стала орать, чтобы он никогда больше не прикасался ко мне, что он чудовище, он мне отвратителен, а когда не осталось слов, чтобы выразить мою ненависть, я схватила вселенные Барричелли, сунула их в мусорное ведро и подожгла, а потом распахнула дверь. Он протиснулся мимо меня, завопил: «Что ты натворила? Что ты наделала?!», а я побежала в гараж, стала толкать, тянуть, трясти эту чертову дверь, как вдруг резкая боль повалила меня на пол, я обхватила живот обеими руками, я не могла вдохнуть, так мне было больно. Не знаю, сколько я так пролежала и проплакала; Джонни наконец спустился и отвез меня в больницу.

Я вернулась домой на другой день, всё тело было в синяках и ссадинах, голова гудела от лекарств, которыми меня накачали. В тот день у Джонни заболело левое плечо. Никто из нас и представить себе не мог, как быстро всё посыплется.

9 июля 1956 года во время телефонного разговора с контр-адмиралом Льюисом Штрауссом фон Нейман потерял сознание у себя дома в Вашингтоне. 2 августа ему диагностировали рак, опухоль дала обширные метастазы в ключицу. К ноябрю опухоль перекинулась на позвоночник. 12 декабря он выступил перед Национальной ассоциацией по планированию в столице. Тогда он в последний раз обращался к публике стоя.

Биологическая

необходимость

Юджин Вигнер

Что-то переменилось в Янчи под конец.