Манхэттенский проект. Теория города

Прежде чем мы двинемся дальше, было бы полезно коснуться одной очень важной и довольно сложной методологической идеи, которая направляет мысль Беньямина на протяжении всего Манхэттенского проекта. Для этого давайте поиграем в небольшую игру. Во-первых, найдите марксиста, что не так сложно, как кажется. Затем вовлеките марксиста в разговор о чем угодно. Цель игры состоит в том, чтобы как можно дольше оттягивать момент, когда марксист скажет что-то вроде: «Послушайте, вы должны учитывать разницу между базисом и надстройкой, между структурой и суперструктурой».

Для тех, кто хочет знать, но боится спросить, что марксист имеет под этим в виду, может быть достаточно следующего объяснения: поэзия и искусство, философия и политика, идеи и культура, законы и институты не существуют сами по себе. Для дисциплинированного марксиста они являются лишь следствием материальных условий, которые в целом считаются их причинами. Экономика – это то, что определяет или поддерживает даже наши самые возвышенные человеческие стремления. Общая структура наших социальных отношений и производительных сил является основанием, на котором строятся надстройки – суперструктуры наших интеллектуальных достижений.

Когда в 1938 году Беньямин отправил черновик главы своего проекта Пассажи в Институт социальных исследований в Нью-Йорке, Адорно, директор института, сразу был готов палить из базисно-надстроечного пулемета. Учитывая используемый в проекте «микрологический»[205] метод, предполагающий наличие «пространства тайных сходств»[206] между его фрагментарными элементами, Адорно не понимал, сможет ли проект когда-либо достичь объединения их в тотальную, всеобъемлющую, систематическую теорию социального целого. Адорно беспокоило это отсутствие причинной связи единичных миниатюр, составляющих у Беньямина разрозненное изображение базовой структуры, с общими идеями, управляющими абстрактной надстройкой. Эта смесь реальности и философии, факта и формы, позитивизма и магии продолжает сбивать Адорно с толку даже в тексте, опубликованном через пятнадцать лет после предполагаемой смерти Беньямина.

Неортодоксальное методологическое предположение Беньямина, которое Адорно так и не удалось полностью понять, лучше объясняется в Манхэттенском проекте, где становится ясно, что базис и надстройка соответствуют друг другу не потому, что одно является причиной, а другое – следствием, а потому, что они оба суть проявления одной и той же вещи или атрибуты одной и той же субстанции, которую он называет инфраструктурой. Хотя Беньямин, безусловно, интересуется материальным основанием и нематериальной надстройкой Нью-Йорка, центр его внимания сосредоточен на этом более глубоком слое реальности, лежащем под ними. На первый взгляд кажется, что инфраструктурой он называет всё, что мы обычно понимаем под этим термином: вокзалы, тротуары, канализацию, дорожные знаки и т. д. Но через некоторое время становится ясно, что термин имеет и особое, философское употребление.

В Манхэттенском проекте под инфраструктурой понимается всё, что понимается само по себе, до того, как вещь найдет свое выражение в терминах базиса или надстройки, до того, как, например, она проявит себя либо как экономическое, либо как политическое явление. Прежде чем рассмотреть потребительную стоимость вещи, или ее меновую стоимость, или ее фетишистскую ауру, или ее поэтическую силу, или ее теоретическое значение, Беньямин всегда стремится не упустить из виду саму вещь. В самом начале своей философской карьеры он даже пытался выдвинуть кажущийся абсурдным аргумент, что вещи обладают собственным языком, с помощью которого они общаются с людьми. Он говорил, например, о «языке этой лампы»[207]. Задействовав понятие инфраструктуры города, он нашел более разумный способ позволить вещам жить своей собственной жизнью, раскрывать себя как таковые, в своей, можно сказать, таковости.

Классическим примером инфраструктуры снова становится пассаж. Пассаж – это не выражение идей, будь то экономических или политических, формальных или фактических, практических или поэтических. Наоборот, эти идеи могут быть выражением того, что мы называем пассажем. Место пассажа в структуре и суперструктуре, базисе и надстройке Парижа может вызвать множество уместных вопросов: это общественное или частное пространство? Это что-то вроде закрытой агоры или зарождающегося универмага? Как трансформируется товар, попав в это пространство? И что он делает с человеком, который проходит через него? Тем не менее значение, которое мы в конечном итоге придаем пассажу, не предшествует его инфраструктуре, а возникает из нее. Вещи выражаются через различные идеи, которые могут относиться как к основанию, так и к надстройке города, «точно так же как переполненный желудок у спящего находит не свое отражение, а свое выражение в содержании сновидений»[208].